– Не берусь судить, способны ли свалять дурака генералы и капитаны Видессии, – вставил свое слово Регорий, – зато наверняка знаю двоих, кого дураками никак не назовешь. Это Сабрац, Царь Царей, и его зять, главнокомандующий макуранской армии Абивард.
– Ты прав, – хором подтвердили Маниакисы, а губернатор добавил:
– Надо возблагодарить бесконечно мудрого Ликиния за то, что мы с сыном помогли Шарбаразу вернуть трон Макурана, а Абиварду предоставили возможность проявить во всем блеске его выдающиеся способности. Обращенные ныне против нашей империи, как я должен с сожалением заметить.
– Да, уж кого-кого, а этих двоих дураками никак не назовешь, – повторил младший Маниакис слова двоюродного брата. – Отсюда следует один очевидный вывод: если мы не хотим, чтобы они завоевали наши западные земли, а может быть, и всю Видессийскую империю, придется доказать на деле, что мы не глупее их!
Глава 2
Лиция быстрыми шагами пересекла внутренний двор. Она уже готова была войти в одну из дверей, как вдруг резко повернула и направилась обратно. Подойдя вплотную к Маниакису, она выпалила:
– Как бы мне хотелось отправиться с тобой!
– Я тоже этого хочу, – ответил он, ласково взяв ее руки в свои. – Мне будет очень тебя недоставать. Ведь мы стали друзьями не только потому, что последние шесть лет были неразлучны, верно?
– А знаешь ли ты, что я страшно завидую своему брату? – Линия порывисто обняла Маниакиса. – И я беспокоюсь за тебя больше, чем можно выразить словами. Это ты понимаешь?
– Все будет в полном порядке, – успокаивающе проговорил он. – Наши шансы на победу очень велики, иначе мы не стали бы и пытаться.
Пока Маниакис говорил, какая-то независимая часть сознания вдруг подсказала ему, что чувства, испытываемые им к Лиции, пожалуй, не настолько братские и целомудренные, как ему хотелось бы. Да и хотелось ли? Ведь сейчас он сжимал в своих объятиях женщину, уж в этом-то сомневаться не приходилось.
Глаза Лиции вдруг слегка расширились. Может быть, его руки стиснули ее стан чуть сильнее обычного? Вроде бы нет. Может быть, Лиция сама испытывала те же чувства, что и Маниакис? Он не знал. А спросить не осмелился. Но если да, то испытала ли она эти чувства впервые? Ну да ладно, что толку гадать!
– Пусть великий Фос поможет тебе осуществить все твои желания! – сказала Лиция слабым, дрожащим голосом. – Пусть пребывает в добром здравии твоя нареченная в далеком Видессе. И пусть вам будет дано прожить вместе длинную череду счастливых лет! – Она высвободилась из объятий Маниакиса и быстро очертила указательным пальцем круг, магический знак солнца, у своей левой груди. Маниакис торжественно повторил ее жест:
– Да будет так! – Потом, старательно изобразив на лице озабоченность, добавил:
– Пора. Если я немедленно не отправлюсь в гавань, флот может отплыть без меня. – Он натянуто засмеялся, давая понять, что шутит. Его отец-губернатор приказал подвергнуть бомбардировке жидким огнем любое судно, которое предпримет попытку покинуть порт раньше других.
Лиция лишь кивнула в ответ и отвернулась. Если она плачет, подумал Маниакис, я не хочу этого видеть. Он повернулся и пошел через внутренний двор, направляясь к выходу из крепости.
С Ротрудой и Таларикием он уже попрощался раньше. Но совсем не удивился, увидев обоих ожидающими его у выхода. Маниакис испытывал к сыну глубочайшую привязанность. Он подхватил малыша на руки, поцеловал его, крепко прижал к груди, а потом снова осторожно поставил на землю, после чего заключил в объятия Рот-руду и расцеловал ее – может быть, в последний раз. Таларикий крепко обхватил своих родителей за ноги. Если предстояли новые объятия, малыш желал в них участвовать.
– Будь отважен, – сказала Ротруда. – Всегда и везде. Будь отважен, и все опасности обойдут тебя стороной. Помни: тот, кто слишком много думает о собственной безопасности, теряет ее, не успев этого заметить. – Она говорила буднично, словно констатируя факт.
«Надо ли расценивать эти слова как предсказание?” – спросил себя Маниакис. Обычно магия Халогаланда бывала настолько простой и непритязательной, что видессийцы, привыкшие к несколько театральному, шумному колдовству, зачастую просто не замечали ее. Как бы то ни было, подумал Маниакис, я получил дельный совет. Так он и сказал Ротруде.
– Хотя сегодня ты оставляешь меня, чтобы отправиться к другой, – по-прежнему спокойно ответила она, – все же я желаю тебе только добра и не вынашиваю никаких мыслей о мщении.
Для женщины, в жилах которой текла горячая кровь халогаев, произнести такие слова было огромной уступкой. Не меньшей, чем для видессийца поступиться символом веры, Маниакис медленно склонил голову, давая понять, что по достоинству оценил сказанное.
– Мне будет очень недоставать тебя, – сказал он. Потом, взъерошив волосы Таларикия, такие же черные, как его собственные, и такие же прямые, как у Ротруды, добавил:
– Мне будет очень недоставать вас обоих. Но все же я должен идти.
Ротруда кивнула; ее лицо оставалось совершенно спокойным. Женщины Халогаланда, как и мужчины этой северной страны, самым страшным позором считали слезы на людях. Если она заплачет, то лишь потом, после того как Маниакис покинет дворец. И о ее слезах будет знать только ее подушка.
Двери резиденции бесшумно закрылись за Маниакисом. Что ж, вместе с ними закрылась первая книга его жизни. А с первыми шагами вниз, по дороге к гавани, перед ним начал разворачиваться свиток папируса новой, совершенно иной книги.
В гавани не было свободного пятачка. Почти все военные корабли, какими только могла похвастать Калаврия, теснились у причалов. В северных бухтах осталось всего несколько судов, необходимых для защиты острова от пиратских рейдов морских разбойников из Хатриша, Татагуша, Агдера и даже из далекого Халогаланда. В нынешних условиях, когда само дальнейшее существование Видессийской империи стояло под вопросом, Калаврия должна была суметь постоять за себя.
Рыбацкие суда, обычно стоявшие на якорях в гавани Каставалы, теперь были вынуждены покинуть ее, освободив место военным кораблям. Большая часть этих суденышек сейчас промышляла в море, пытаясь наловить достаточно рыбы, чтобы прокормить не только население Каставалы, но и множество солдат и матросов, прибывших в город за последние недели. Когда вечером рыбацкие суда вернутся, из-за недостатка места в порту их придется вытащить на берег. Стоит разыграться серьезному шторму, и в Каставале разразится голод, а Генесию больше не придется опасаться угрозы с востока империи.
Маниакис шел вниз, по дороге от губернаторской резиденции к гавани. Подумать только, всего несколько недель назад они с Регорием спешили той же дорогой, чтобы узнать, какие новости доставило на Калаврию большое торговое судно. Ни один из них тогда даже предположить не мог, что именно эти новости заставят их очертя голову окунуться в стихию того самого восстания, которое старший Маниакис незадолго перед тем решительно назвал заранее обреченным на провал.
Горожане то и дело останавливались, чтобы поглазеть на младшего Маниакиса, быстро шагавшего по улочкам Каставалы. За долгие годы он привык к подобному вниманию – людей всегда интересовало, чем занимается сын губернатора. Но теперь он уже не был просто сыном губернатора…
– Слава тебе, Маниакис Автократор, победитель! – раздался чей-то возглас.
Он поднял руку в ответном приветствии. Громкие крики со всех сторон повторялись снова и снова, хотя любому было ясно, что подобные знаки почтения пока преждевременны. Лишь после того, как экуменический патриарх совершит обряд помазания и коронации в Высоком храме столицы, Маниакис получит формальное право носить титул Автократора империи. Но наивный энтузиазм доброжелателей трогал его очень мало. Ведь если он не сумеет в самом скором времени действительно стать Автократором, ему придется умереть. Вот и все. Другого выбора у него уже не было.