До того как Маниакис стал обладателем короны и алых сапог, он даже представить себе не мог, с какой бездной документов Автократору приходится иметь дело каждый день. Перевалить хотя бы часть этого бремени на писцов и придворных пока было нельзя. Разве можно считать, что правишь империей, если не имеешь понятия, что в ней происходит? Маниакис считал, что нельзя.
Генесий пустил на самотек абсолютно все дела, не касавшиеся напрямую главной для него проблемы: как подольше удержаться на троне. Тут он проявлял необыкновенную бдительность и чрезвычайную жестокость.
Кроме того, он ни с кем не желал делиться правом принимать решения. А потому все вопросы, которыми он не занимался лично, попросту игнорировались.
– Поэтому империя и докатилась до нынешнего состояния, – говорил Маниакис каждому, кто соглашался его выслушать, а с тех пор, как он стал Автократором, недостатка в слушателях у него не было.
Так или иначе, поток пергаментных свитков, стекавшихся в резиденцию со всей империи, почти затопил его. Большинство посланий в той или иной форме содержало крик о помощи. Городам требовалось золото, мастеровые и ремесленники, чтобы восстановить крепостные стены, провинции молили об освобождении от налогов, ибо их поля подвергались опустошению, – Маниакис не имел ни малейшего представления, как удовлетворить обе эти просьбы одновременно; генералам были нужны люди, кони и оружие… Хотел бы он иметь возможность послать им хоть что-нибудь! Он распорядился сколотить пару полков из солдат-ветеранов, но, увы, это было все.
Сейчас перед ним лежало письмо от еще одного генерала:
«Цикаст, командующий войсками к западу от Амориона, Маниакису Автократору. Приветствую.
Имею честь доложить величайшему, что его брат Татуллий прежде служил под моим командованием. Нынешней весной из Макурана вышла войсковая колонна, двигавшаяся на восток вдоль южной границы контролируемой мною территории. Пытаясь остановить продвижение вражеской колонны, я двинул на юг свои силы. Сперва мой маневр имел успех, затем мой коллега, досточтимый Пробатий, внезапно проявил робость, достойную овцы, и не выслал на подмогу подразделение, которое обещал выслать, что позволило макуранцам отступить, прежде чем они были полностью разбиты. Наши потери в живой силе вполне умеренны, но я вынужден с глубочайшим сожалением сообщить, что твоего брата Татуллия не оказалось в числе возвратившихся из боя. Заявить со всей определенностью, что он погиб, я также не могу. Еще раз выражаю свое глубочайшее сожаление по поводу того, что не имею возможности сообщить тебе что-либо определенное о его судьбе”.
Маниакис тоже очень сожалел об этом, поскольку так и остался в неведении, убит Татуллий или жив; а если жив, то ранен или попал в плен. Он не думал, что Шарбараз причинит какой-либо вред его брату, узнав, что тот находится в его власти. Да, Автократор и Царь Царей были врагами, но лишь постольку, поскольку враждовали Макуран и Видессия. Их вражда, во всяком случае с точки зрения Маниакиса, не носила личного оттенка. Но макуранцы, если Татуллий действительно попал в плен, могли и не знать, что он брат Автократора, ведь, судя по всему, тот и сам об этом не знал. А с обычными пленниками они обращались очень жестоко.
Все же, несмотря на уклончивость выражений, письмо Цикаста давало куда больше сведений о судьбе и местонахождении Татуллия, чем таковых имелось о Парсмании. Доклады, полученные из западных провинций, заставляли предполагать самое худшее.
Цикаст, воспользовавшись случаем, сделал все возможное, чтобы заставить императора гневаться на другого военачальника, также командовавшего войсками в западных провинциях, Пробатия. Поскольку Маниакис ничего не знал об обстоятельствах, потребовавших от двух генералов совместных действий, он не мог решить, кто из них прав. Это его беспокоило: он прекрасно понимал, что должен держать под жестким контролем действия всех старших военачальников, если хочет, чтобы видессийская армия смогла в будущем вести эффективные боевые действия против Макурана и Кубрата.
Но одно дело – вскочить на спокойного мерина и погонять его в нужном направлении, а совсем другое – подмять под себя армию. Генералы, особенно в западных провинциях, привыкли держать бразды правления войсками в собственных руках. В основном по той причине, что Генесий, озабоченный исключительно тем, как бы подольше усидеть на троне, просто не оставил им другого выбора. Заполучив власть и силу, хотя и недостаточные, чтобы сдерживать Шарбараза, генералы вовсе не желали уступать их кому-либо в столице.
– Скотос их всех побери! – раздраженно сказал Маниакис Регорию. – Ведут себя словно сборище девственниц, годных только для монастыря. Полагают, что я должен тратить свое драгоценное время, обхаживая их поодиночке, прежде чем лишить невинности.
– А мне они напоминают толпу потасканных блудниц, – сказал Регорий. – Хотя смысл от этого не меняется.
Маниакис подумал и согласился с двоюродным братом; но это ни на шаг не продвинуло его к тому, чтобы найти способ, как управиться с вольнодумными генералами. Он попросил совета у отца. Тот долго теребил бороду, потом высказался:
– Если в западных провинциях появится твоя собственная, подчиняющаяся только тебе большая армия, это быстро приведет их в чувство.
– Ты хочешь сказать, что это могло бы привести их в чувство, – сказал младший Маниакис. – При нынешнем положении дел я могу послать туда достаточное количество войск, лишь сняв их с северного направления, для чего необходимо откупиться от кубратов. Сама мысль о подобном подкупе мне глубоко отвратительна, но что я еще могу предпринять?
– Ничего, – ответил отец. – Но ты должен сделать все, чтобы не дать Этзилию обмануть тебя.
– Я и так делаю все, что могу. Мои представители и люди кагана потратили прорву времени, обсуждая, где мы встретимся, кто какое количество воинов приведет с собой, и кучу других подробностей. – Маниакис сардонически улыбнулся:
– Беда в том, что, пока мы ведем нескончаемые торги, Этзилий продолжает свои набеги. Наверное, полагает, что таким образом подталкивает переговоры к скорейшему завершению.
– Но ведь он отчасти прав, верно? – Старший Маниакис вздохнул. – Думаю, единственный способ его остановить – пригрозить ему войной до победного конца. Подобная угроза…
– ..подобная угроза заставит его покатиться со смеху! – закончил за отца сын. Старший Маниакис только кивнул в ответ, а младший продолжил:
– Этзилий, конечно, варвар. Но, к сожалению, далеко не дурак. И прекрасно понимает, что для нас единственный способ открыть против него серьезные боевые действия – это свернуть войну с Макураном, чего мы просто не можем себе позволить. Но даже если позволим, это может вызвать новый мятеж: в армии прекрасно помнят, как Ликиний приказал войскам зимовать к северу от реки Астрис и к чему это привело.
– Интересно, из-за чего будет поднят мятеж? Из страха перед долгой зимовкой в насквозь промерзших степях или ради того, чтобы посадить на твое место кого-нибудь другого? – Старший Маниакис быстро выставил вперед ладони. – Нет-нет, сынок, я не нуждаюсь в ответе на этот вопрос.
– Если мятеж вспыхнет, то вызвавшая его причина уже не будет иметь никакого значения, – ответил младший Маниакис. – Еще одна гражданская война – и Видессия сама упадет в руки Сабрацу. После чего ему придется управлять ею. Единственная причина, по которой я иногда думаю о поражении, – это желание посмотреть, как он потерпит крах, пытаясь справиться с нашей безумной империей. – Прежде чем отец успел открыть рот, младший Маниакис быстро добавил:
– Видит Фос, я пошутил!
– Не сомневаюсь; я вовсе не собирался упрекать тебя за эту шутку. Мне просто хотелось высказать предположение, когда именно Этзилий прекратит набеги и изъявит наконец благосклонное согласие принять от тебя предложенное золото.