– Почему ты спрашиваешь? – удивленно взглянул на него Маниакис. – Разве ты видел в зеркале не то же самое?
– Нет, величайший, – покачал головой маг. – Заклинания были направлены на то, чтобы провидеть твое будущее, а не мое. Поскольку изредка я пользуюсь ими для своих нужд, то могу примерно представить себе, что ты испытал. Но увидеть картину, предназначенную только тебе? Нет, это невозможно.
– Ах вот оно что! Н-да… – Туман в голове Маниакиса еще не вполне рассеялся. – Не могу с определенностью сказать, увидел ли я именно то, что мне требовалось. Твое зеркало показало, как я возвращаюсь после переговоров с Этзилием, но нет никакой возможности судить о том, как эти переговоры проходили и чем закончились.
– Величайший, я с самого начала опасался, что мои усилия натолкнутся на сопротивление шаманов Кубрата, – ответил Багдасар. – Не могу сказать, сознательно они пытались воспрепятствовать мне или неопределенность видения возникла из-за их собственных попыток заглянуть в будущее, но, скорее всего, моя магия столкнулась с их магией и наложилась на нее.
– Ладно, – сказал Маниакис; на ум ему пришли расширяющиеся круги, возникающие на спокойной воде, если в нее одновременно бросить два камня. Когда эти круги скрещивались, то рябь местами вдруг исчезала, а местами, наоборот, усиливалась. А затем волны затухали, уходя вдаль, наступало спокойствие, и вода вновь выглядела как прежде.
– Значит, Этзилий остался в таком же неведении о результатах нашей встречи, как и я? – спросил он.
– Я думаю, дело обстоит именно так, – ответил Багдасар. – Но какие бы планы ни строил Этзилий, вряд ли магии в них отводится решающая роль.
– Да уж. Чему быть, того не миновать! – Маниакис некоторое время подергивал свою бороду, как часто делал, углубляясь в раздумья. Собственно, выбора у него все равно не было… – Я еду на переговоры с варваром! – решительно сказал он. – Разве сможем мы вести войну с Макураном, если мне не удастся договориться с Этзилием?
Багдасар не ответил. Да ответ и не требовался. Всякому ясно, что отсутствие перемирия с Кубратом связывало руки Маниакису в его попытках организовать в западных провинциях отпор Макурану.
Багдасар выудил ртутный шарик из чаши с вином и снова поместил его во флакончик из киновари, а вино вылил обратно в кувшин, после чего плотно закрыл его пробкой. Затем просушил и протер полировочной кожей бронзовое зеркало и уложил его вместе с остальными атрибутами колдовского ремесла в свой баул.
– Я благодарен тебе за помощь, – сказал ему Маниакис.
Помощь, конечно, оказалась далеко не столь существенной, как он рассчитывал, но чем больше ему приходилось сталкиваться с магией, тем отчетливее он понимал, насколько это неблагодарное, туманное и даже двусмысленное занятие. К примеру, попытка предвидеть будущее могла оказать влияние на само это будущее. Но если так, значит, то, что он увидел, отныне не должно произойти? Опять же, если сегодняшнее видение ложно, как тогда оно может повлиять на реальное грядущее? Ему потребовалось значительное усилие воли, чтобы прекратить рассуждения на эту тему прежде, чем у него закружится голова.
Багдасар покинул императорскую резиденцию, а Маниакису захотелось обсудить с кем-нибудь явившийся ему мимолетный призрак грядущего. Однако оказалось, что, пока он затворничал с васпураканским магом, его отец и дядя вместе с Регорием отправились в город. Поскольку он пока не завел привычки вести доверительные беседы с Камеасом и не собирался заводить такой привычки впредь, оставалось поделиться впечатлениями с Нифоной.
Он нашел ее в спальне. Нифона стояла на четвереньках на полу, склонив голову над тазиком. Поскольку она как-никак являлась императрицей Видессии, тазик был серебряный, с искусной чеканкой, представлявшей лики известных святых и картины сотворенных ими великих чудес; впрочем, это не означало, что блевать в сие чудо искусства приятнее, нежели в обыкновенную посудину.
Маниакис нагнулся, откинул волосы с лица жены и придерживал их, пока она не закончила.
– Спасибо, – сказала она измученным приглушенным голосом. – Там, на комоде, стоит кувшин с вином. Не подашь ли мне чашу, чтобы я могла освежить рот?
– Конечно, – ответил он.
Нифона тем временем позвонила горничной. Та зашла в спальню и унесла тазик.
– Теперь немного лучше, – сообщила Нифона, сделав небольшой глоток. – Невозможно передать словами, как я устала оттого, что меня непрерывно тошнит.
– Охотно верю, – сказал он, вложив в свои слова столько сочувствия, сколько смог. – Знаешь, у меня только что был Альвиний… – Разговаривая с женой, Маниакис всегда употреблял видессийское имя Багдасара, чтобы лишний раз не наводить ее на мысли о собственном васпураканском происхождении; затем он рассказал ей о том, что ему удалось разглядеть в зеркале, и о том, чего он там так и не увидел.
– Значит, ты вернешься в столицу живым и невредимым, – констатировала Нифона, после чего окончательно утратила интерес к рассказам о чудесах магии. Маниакис напомнил себе, что он тоже вряд ли стал бы вникать в подобные вещи, если бы ему так нездоровилось. С другой стороны, он почти не сомневался, что Нифону все это ни капельки не заинтересовало бы, даже если бы ее самочувствие было самым распрекрасным. Состояние дел в империи никогда не заботило ее сколько-нибудь заметно. А по правде говоря, оно не заботило бы ее вовсе, если бы не беспокойство, что государственные дела могут отдалить от нее супруга больше, чем ей хотелось.
Осознав, что с таким же успехом он мог бы обсуждать волновавшие его проблемы с ближайшей стеной или с замечательным серебряным тазиком, Маниакис тихо вышел из спальни и побрел по анфиладе к залу императорской резиденции. Случись ему сейчас наткнуться на Камеаса, он, вероятно, поделился бы с ним своими думами. Во-первых, положение не давало тому возможности уклониться от разговора, а во-вторых, голова у Камеаса была совсем неплохая, и он вполне мог сказать что-нибудь полезное.
Но навстречу ему попался не постельничий, а Лиция. Она рассматривала реликвии, хранящиеся в залах резиденции. Нельзя сказать, что все они имели большую ценность, если выражать ее только в звонкой монете. Например, измятый железный шлем, перед которым сейчас стояла Лиция, казался совершенно заурядным. На первый взгляд. Однако некогда он покрывал голову того Царя Царей Макурана, который проиграл видессийцам битву при Машизе.
Заслышав звук шагов, Лиция подняла голову и улыбнулась, узнав двоюродного брата. В потолке зала имелись пластины из матового стекла, пропускавшие внутрь столбы бледного мерцающего света, в одном из которых стояла дочь Симватия. Она вдруг показалась Маниакису эфирным, неземным созданием. Но в словах, произнесенных ею, не было ничего неземного.
– Может, добудешь шлем Шарбараза? – спросила она. – Чтобы этой старинной железке не было здесь так одиноко?
– Это действительно было бы неплохо, – согласился он, подходя к кузине. – Но я не только не могу двинуться на Машиз, мне даже не удастся изгнать макуранцев с нашей земли, покуда Кубрат связывает меня по рукам и ногам. А теперь послушай! – И он рассказал Лиции все, о чем недавно говорил Нифоне.
– Значит, все предшествующее твоему возвращению в Видесс осталось неизвестным? – спросила она.
– Да, и именно это меня беспокоит; ведь может случиться все, что угодно. Мне недостаточно туманного намека на то, что я останусь жив.
– Конечно, у тебя хватает поводов для беспокойства, – согласилась Лиция. – Значит, необходимо, чтобы где-то неподалеку от тебя все время находилось достаточное количество воинов, готовых прийти на помощь в случае, если Этзилий замыслил предательство. Много воинов, а не какие-то пятьсот человек. Но главный фокус в том, как расположить их достаточно близко для того, чтобы они могли быть полезны тебе, и одновременно достаточно далеко, чтобы каган Кубрата не увидел в них угрозы для себя. К тому же где-то рядом наверняка укроются его собственные воины, имеющие перед собой ту же цель, что и твои.
Маниакис воззрился на нее в немом изумлении.