- Что выпало на мою долю в этом городе, кроме горя, несчастий и постоянных треволнений - не в последнюю очередь по твоей вине, высокочтимый Курикий? продолжал Маниакис. - Я просто счастлив навсегда распрощаться с Видессом, да и с тобой тоже. Должен сказать прямо, я некоторое время даже подозревал, что в сговоре с моим братом был ты, а не Цикаст!
- Н-нет, в-величайший, т-только не я! - От испуга Курикий начал заикаться. Ему внезапно открылась старая истина: родство с Автократором таит в себе не только преимущества, но и немало опасностей. - Я.., конечно, я был не согласен с некоторыми твоими поступками, но я никогда против тебя не злоумышлял, В конце концов, ты - отец моих внуков!
- По крайней мере, честно сказано! - Маниакис невесело рассмеялся. - От подавляющего большинства других я не могу ожидать даже этого!
- Величайший! Может быть, ты все же отменишь свой крайне неудачный план, согласно которому и ты, и столь значительная часть богатств империи должны отправиться в то захолустье, откуда ты прибыл в Видесс с таким триумфом? приободрился казначей.
- Что? Нет, об этом не может быть и речи, высокочтимый Курикий, - ответил Маниакис. - Я сыт Видессом по горло. К тому же за последнее время никому не удалось представить мне ни одной убедительной причины, по которой я мог бы изменить свое намерение.
Хотя пытались многие.
- Ужасно, величайший. Ты говоришь так, словно лишь какое-нибудь знамение, ниспосланное самим Господом нашим, благим и премудрым, сможет тебя переубедить.
- Знамение сможет, - подтвердил Маниакис. - Но это должно быть великое знамение. На маленькое я не согласен.
***
- Величайший, - проговорил Камеас, осуждающе поджав губы, - вот уже третий раз за последнюю неделю экуменический патриарх, святейший Агатий, испрашивает у тебя аудиенцию. Не кажется ли тебе, что небольшая беседа с ним была бы весьма мудрым поступком? Разумеется, всем известно, наместником Фоса на земле являешься ты и только ты. Но патриарх - глава церковной иерархии; пренебрегать его словами и просьбами неблагоразумно.
- Он скажет, что не намерен освящать мой брак, но попробует отговорить от возвращения на Калаврию, - фыркнул Маниакис. - Вот я и сказал то, что собирается сказать Агатий. И сберег время, которое он намерен у меня отнять.
Камеас неожиданно сверкнул глазами:
- Всякому овощу свое время. А нынешнее время, как мне кажется, не очень подходит для того, чтобы проявлять неуместное легкомыслие.
Маниакис вздохнул. Он сидел на троне уже достаточно давно, чтобы понимать: когда постельничий настолько выведен из себя, что начинает употреблять слова "неуместное легкомыслие", к этому следует отнестись серьезно.
- Хорошо, достопочтеннейший Камеас. Я приму патриарха. Но ему следует проявить гибкость. Если же он собирается всего лишь повторить то, что я уже слышал, то ничего не добьется.
- Я немедленно передам твои слова синкеллию патриарха, Скомбросу, ответил Камеас.
А Скомброс, в чем Маниакис не сомневался, немедленно передаст эти слова Агатию. У постельничего с синкеллием было много общего: ни один из них не обладал формальной властью, но оба имели влияние, которое сводило на нет малозначительность занимаемых ими должностей.
Когда несколько дней спустя Агатий явился в императорскую резиденцию, на нем не было ни голубых сапог, ни украшенного жемчугом и шитого золотом облачения, положенного ему согласно его сану. Патриарх надел траурную черную рясу, а ноги его были босы.
- Величайший! - возопил он, получив дозволение подняться из проскинезиса. - Умоляю тебя не покидать столицу империи! Видесс, царица столиц, станет вдовой, лишившись возможности лицезреть твой лучезарный лик!
- Это очень мило, святейший, - ответил Маниакис, - но ты можешь завывать, словно стая волков, сколько твоей душе угодно. Подобными заклинаниями невозможно убедить меня в том, что я должен остаться.
- Величайший! - Агатий метнул на Маниакиса обиженный взгляд. - Я действительно уверен, что твой отъезд станет катастрофой не только для столицы, но и для всей империи! Никогда прежде Автократоры не покидали Видесс в годину тяжелых испытаний. В чем необходимость подобного решения? Ведь здесь, за неприступными стенами, все мы находимся вне пределов досягаемости любого врага.
- Любого врага, у которого нет осадных механизмов, - прервал патриарха Маниакис. - Если бы макуранцы находились на этом берегу Бычьего Брода, мы уже вели бы отчаянную битву, защищая свои жизни. Когда я стал думать, а есть ли вообще в империи мирные провинции, то насчитал их всего две: Приста, куда мне совершенно не хочется, и Калаврия.
- Но разве это справедливо, величайший? - спросил Агатий. - Ведь ты позаимствовал в храмах много золота, чтобы сохранить империю. А теперь ты хочешь покинуть Видесс, трепетное сердце той самой империи, которую намеревался защищать! - Патриарх очертил магический знак солнца над своим собственным сердцем. - На какие еще уступки мы могли бы пойти, дабы убедить тебя изменить свои намерения и вновь последовать тем путем, какой диктуют нам всем благоразумие и здравый смысл?
Сначала Маниакис решил, что Агатий увлекся риторикой, с помощью которой уже не раз пытался воздействовать на Автократора, но затем подумал: а вдруг патриарх и правда имеет в виду некие уступки? Решив это выяснить, он ответил:
- Не имею представления, святейший. А что именно ты можешь мне предложить?
Когда Маниакис впервые увидел патриарха, тот поразил его, превратившись из громовержца от теологии в практичного политика в промежутке между двумя вздохами. Теперь эта удивительная перемена произошла еще быстрее.
- Ты уже позаимствовал столь большую долю сокровищ святой церкви, что я трепещу при мысли о том, чтобы предложить тебя еще некую часть, величайший, осторожно проговорил Агатий. - Но если наше золото пойдет на благое дело и ты останешься в столице, то я готов рассмотреть этот вопрос.
- Я высоко ценю твою готовность. - Сейчас Маниакис говорил искренне. - Но беда в том, что нехватка средств - совсем не главная причина, побуждающая меня покинуть Видесс.
- Но что может быть важнее? - недоуменно спросил патриарх. - Ведь именно золото - главная ценность, какой церковь может одарить мирянина.
Их взгляды скрестились. Патриарх воздел было руки к небу в знак увещевания и предостережения, но Маниакис не дал ему закончить сей священный жест.
- Люди живут не только мирскими ценностями, святейший, - заметил он. Если бы это было не так, во всей империи не имелось бы ни одного храма.
- Взойдя на трон, ты поклялся мне не делать попыток внести какие-либо нововведения в нашу святую веру! - встревожился Агатий.
- Но речь никогда не заходила ни о каких нововведениях, - возразил Маниакис. - Я лишь просил тебя о небольшом исключении: благословить брак между родственниками.
- Величайший, мы уже обсуждали эту тему прежде, - насупился патриарх. - И я уже пытался объяснить тебе, почему не представляется возможным удовлетворить твою просьбу о благословении такого брака.
- Совершеннейшая правда, святейший, - согласился Маниакис. - А я уже пытался объяснить тебе, чем вызвано мое намерение оставить Видесс и отправиться на Калаврию.
- Но это несравнимые вещи, величайший! - вспыхнул экуменический патриарх. - Я стараюсь блюсти церковные каноны и многовековые обычаи, тогда как ты, напротив, стараешься поставить их с ног на голову!
Маниакис безмолвствовал. Агатий задумался, потом пару раз нерешительно кашлянул и осведомился:
- Следует ли мне, величайший, понимать тебя так, что ты согласишься не покидать Видесс и в дальнейшем, следуя древнему обычаю, будешь всегда править империей из столицы в том случае, если получишь мое благословение на брак со своей кузиной?
- Вообще-то, я был далек от мысли делать какие-либо намеки. - Маниакис пригладил бороду. - С другой стороны, твое благословение поможет восстановить мир между Автократором и святой церковью, а это чего-нибудь да стоит. Хотя не уверен, стоит ли такой мир того, чтобы мне остаться в Видессе. Еще один Праздник Зимы вроде двух прошедших, и я без лишних слов вскарабкаюсь на Столп и брошусь оттуда головой вниз.