Поскольку ему все равно не оставалось ничего другого, кроме как ждать, он набрался терпения и ждал. Иногда в кабинет заходил кто-нибудь из родственников, чтобы потрепать его по плечу и лишний раз пожелать ему и Нифоне удачи.
- Я знаю, как ты сейчас переживаешь, сынок, - сказал старший Маниакис. Знаю, что тебе очень трудно; хотя, если послушать женщин, они рады были бы в таких случаях поменяться с нами местами.
Отец ушел, а вскоре в кабинет заглянула Лиция.
- Благодарение Господу нашему, - сказала она, - пока в Красной комнате все идет как надо.
- Да благословит нас Фос, - отозвался Маниакис, очертив у сердца магический круг - знак солнца. - Но ведь она находится там уже довольно долго, не так ли?
- Так кажется тебе, и наверняка так кажется Нифоне, - улыбнулась Лиция. Но на самом деле прошло не так уж много времени. А подобные вещи, знаешь ли, не происходят мгновенно.
- Наверное, - не слишком уверенно ответил Маниакис. - У меня масса важных дел, которыми мне следовало бы заняться вместо того, чтобы сидеть тут, пытаясь спрятаться от самого себя. Я даже пробовал ими заниматься, но все валится из рук.
- Вот если бы ты мог ими заниматься, тогда бы я по-настоящему встревожилась, - засмеялась Лиция. - Империя не развалится на кусочки, лишившись на каких-то несколько часов твоего неослабного внимания. Думаю, если бы ты передал эту толстую пачку листов пергаменте Регорию, он быстро бы с ними разобрался. - В глазах Лиции плясали насмешливые искорки.
- Он управился бы с ними слишком быстро, - пробормотал Маниакис. - Меня такая головокружительная быстрота не устраивает. Он очень сообразительный парень, и я рад иметь его своим севастом, несмотря на то что сейчас рядом мой отец. Но он предпочитает смотреть на мозаику в целом, не обращая особого внимания на ее отдельные детали.
- Да. Из нас двоих такая способность досталась только мне. Но что толку? Лиция скорчила гримаску. - Ведь я всего-навсего женщина.
- Вот если бы я мог сделать тебя моим севастом, а точнее, моей севастой... - начал было Маниакис.
- Прекрати меня поддразнивать! - Голос Лиции прозвучал более резко, чем обычно в таких случаях. - Мы оба прекрасно знаем, что это невозможно!
Маниакис взглянул на нее так внимательно, словно видел в первый раз.
- Извини, - медленно проговорил он. - Мне просто не приходило в голову, что у тебя есть желание принимать участие в государственных делах.
- Ладно, - вздохнула она. - Я не удивлена. Могло быть и хуже; ты вполне мог не понять, о чем я говорю, даже после того, как я тебе объяснила. Остается радоваться, что до тебя наконец дошло, о чем речь.
- Кузина, я так люблю тебя... - начал Маниакис.
- Если ты меня любишь, относись ко мне более серьезно! - оборвала его Лиция.
- Серьезно? Но я и так отношусь к тебе серьезно. И всегда относился. И если бы теперь были другие времена, я нашел бы способ тебе это доказать. Но сейчас империя вынуждена воевать с кубратами и макуранцами одновременно, а в такой ситуации нельзя заниматься нововведениями, предоставляя женщинам посты, которые доныне занимали только мужчины. Ты справишься с любыми обязанностями, я уверен, но это может вызвать брожение в умах, а как раз этого мы не можем себе позволить. Придется поискать какой-нибудь другой, более приемлемый способ.
- Я понимаю, - сказала Лиция. - Я все понимаю. Но иногда мне очень тяжело осознавать, что все воспринимают меня как племенную кобылу, представляющую ценность лишь для брака, в результате которого я должна произвести на свет сколько-то там породистых жеребят.
- Как бы там ни было, я очень рад, что ты рядом, и высоко ценю твое мнение, - сказал Маниакис. - И прошу тебя всегда помнить об этом.
- Весьма признательна тебе за твои слова, - вздохнула Лиция. - Ни одна другая женщина в империи не может даже рассчитывать на что-либо подобное. Надеюсь, ты не сочтешь меня неблагодарной, если я скажу, что мне этого недостаточно... - Она порывисто повернулась и вышла из кабинета прежде, чем Маниакис успел ответить. Наверно, она поступила правильно, иначе ей пришлось бы слишком долго ждать, пока ему придет на ум сколько-нибудь вразумительный ответ.
А ему деваться было некуда: приходилось ждать. Так он и делал. Но ожидание явно затягивалось сверх всякой меры. Камеас принес ему ужин, который он покорно съел, не обратив никакого внимания на то, что именно ему подали; затем постельничий помог своему Автократору улечься в постель; затем наступило утро, Маниакис проснулся, и Камеас подал ему завтрак. Из Красной комнаты не поступало никаких известий...
- Все это длится уже больше суток, - сказал он Камеасу. - Сколько же еще может потребоваться времени?
- Я говорил с Зоиль, - ответил постельничий. - Из ее слов следует, что госпожа твоя супруга старается изо всех сил. Но первые роды всегда проходят медленно, а в данном случае даже медленнее, чем обычно.
- Я бы сказал, гораздо медленнее, - пробормотал Маниакис.
Интересно, подумал он, была ли Зоиль до конца откровенна с Камеасом или побоялась? А может, постельничий предпочел умолчать о некоторых подробностях своего разговора с повитухой? Вряд ли повитуха стала бы скрытничать, ответил он сам себе на первый вопрос. А вот недомолвки со стороны Камеаса более чем возможны.
Он попытался подойти к дверям, ведущим в Красную комнату, но дворцовые слуги настолько переполошились, что он махнул рукой и ушел, так и не задав ни одного вопроса Зоиль.
Императрица очень утомлена, - таков был единственный вразумительный вывод, какой он смог сделать из высказываний посвященных лиц.
Поскольку с момента, как Нифону перевели в Красную комнату, прошло уже более суток, в подобном известии не содержалось ничего такого, о чем Маниакис не смог бы догадаться сам. Он побрел обратно в свой кабинет, бросая сердитые взгляды на всех, кто попадался ему по пути.
Беспокойство не оставляло его ни на минуту с тех пор, как начались первые схватки; но теперь это было уже нечто большее, нежели простое беспокойство. Его охватила настоящая тревога. Что будет, если он потеряет жену? Поразмыслив, он впал в замешательство, поскольку понял, что испытывает к своей жене лишь малую долю тех нежных чувств, которые питал к ней до того, как их с отцом сослали на Калаврию. Впрочем, он был весьма далек от мысли, что чувствовал бы себя более счастливым без Нифоны.
Маниакис выпил больше, чем обычно, и весь остаток дня чувствовал себя нетрезвым, причем раздраженным и отупевшим одновременно. Наконец он снова направился к дверям Красной комнаты, исполненный мрачной, изрядно подогретой вином решимости так или иначе добиться ответов на свои вопросы. Он был уже на полпути к заветным дверям, когда из-за них донесся страшный вопль, от которого его ноги буквально примерзли к полу. То был голос Нифоны, но такой высокий, дрожащий и прерывистый... Маниакис и представить себе не мог, что подобный вой может когда-либо сорваться с уст его жены. В этом крике слышались мука, смертельная усталость, но в нем было и что-то еще, для чего он не мог подобрать названия. Слово "усилие" казалось ему неподобающим для данного случая, но, пожалуй, оно все-таки было самым точным.
Крик постепенно угас. Маниакису потребовалось время, чтобы собраться с духом и двинуться дальше. Но едва он сделал следующий шаг к запертым дверям, как Нифона закричала снова. Этот визг - вой? вопль? стон? - звучал даже дольше, чем предыдущий, и показался ему гораздо более зловещим.
За дверью также слышался голос Зоиль. Маниакис не разобрал слов повитухи, но тон ее показался ему смутно знакомым. Спустя мгновение он вспомнил, что именно таким тоном понуждал вконец измученного, еле живого степного конька пробежать еще хоть чуть-чуть, когда, преследуемый кубратами, приближался к стенам Видесса. Неужели Нифона сейчас тоже еле жива? Он даже не замечал, что ногти одной его руки глубоко впились в ладонь другой.