- Если же нет, то я навсегда погружусь в бесконечный свет Фоса.
- Хватит об этом! - Маниакис говорил повелительным тоном, словно одергивал молодого солдата, чье поведение его не устраивало. Нифона снова послушно кивнула, принимая его упрек. Он обнял ее за плечи, желая показать, что на самом деле совсем не сердится, потом повернулся и быстро вышел в большой зал, где столкнулся с Регорием.
- Поосторожнее, о двоюродный брат мой, то есть величайший! - усмехнулся севаст, но тут же, вглядевшись повнимательней в лицо Маниакиса, встревоженно спросил:
- Ради Господа нашего, что-то опять не так?
- А? Да нет, ничего. Скорее наоборот. - Маниакис увлек Регория в дальний конец зала, где они могли разговаривать без опаски быть услышанными. - Просто у Нифоны будет еще ребенок.
- Прекрасная новость, - отозвался севаст. - Отчего же ты выглядишь так, словно макуранцы только что показались у Бычьего Брода? Неужели ты настолько беспокоишься за ее жизнь? - сообразил он наконец.
- Да, - ответил Маниакис. - Беспокоюсь. Повитуха предупредила меня, что если моя жена снова забеременеет... - Он замолчал, не желая произносить слова, которые могли бы оказаться дурным предзнаменованием, потом продолжил:
- Но именно Нифона захотела предпринять следующую попытку, как только мы сможем, поэтому... - Он снова умолк.
- Теперь я понимаю, отчего у тебя такое вытянутое лицо, - пробормотал Регорий, осенив себя знаком солнца. - Будем надеяться, Господь наш, благой и премудрый, не оставит своими заботами твою жену и вашего будущего ребенка.
- Остается только ждать, как повернутся события, вот и все, - хмуро сказал Маниакис. - Как же мне хочется, чтобы в нашей империи нашлось хоть одно такое место, где я смог бы влиять на события, а не ждать, пока стрясется нечто не зависящее от меня, но требующее моей незамедлительной реакции.
- Если кубраты действительно будут сидеть тихо, ты сможешь уже этим летом встретиться на поле брани с макуранцами, - заметил Регорий. - Ради такой возможности стоило потратить пятнадцать тысяч золотых.
- Если кубраты будут сидеть тихо, - с горечью отозвался Маниакис. - Если я смогу набрать и обучить достаточно солдат, чтобы дать сражение Абиварду и остальным генералам Сабраца. Если я найду опытных, надежных командиров, которые не побегут от железных парней. И если я соберу нужное количество денег, чтобы всем им заплатить. Хотя нет, после грабежа, который я учинил в храмах, деньги меня пока не заботят, зато я предвижу в будущем другие осложнения из-за своих действий.
- Парсманий никогда не побежит от макуранцев, - сказал Регорий. - Думаю, он будет только рад покинуть столицу и принять командование крупными силами.
Маниакис хотел было ответить сразу, но сделал паузу - теперь наступила его очередь изучать лицо Регория.
- Похоже, ты не слишком огорчишься, если Парсманий покинет столицу, наконец проговорил он.
- По правде говоря, нет, - ответил Регорий. - Он слишком вспыльчив; его выводит из себя мысль, что ты не назначил его севастом вместо меня.
- Знаю, - согласился Маниакис. - Но я считаю несправедливым лишать тебя поста, с которым ты прекрасно справляешься. Может, отцу рано или поздно удастся вразумить Парсмания. Лично я в этом не преуспел. Но, по правде говоря, я ни в чем не преуспел с тех пор, как на мою голову возложили корону империи, Регорий открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его и задумался, припоминая события, случившиеся со времени восшествия Маниакиса на трон. Его мысли легко читались по выражению лица; молодой севаст еще не вполне овладел придворным искусством скрывать, что у него на уме. После затянувшейся неловкой паузы он с трудом выдавил из себя:
- Думаю, дела вскоре пойдут лучше. Если на то будет воля Господа нашего.
- Да будет так! - отозвался Маниакис. - Когда мне придется вновь столкнуться с Абивардом, мне хотелось бы, чтобы в моем лице он получил равного противника. Пожалуй, мы с ним могли бы стать друзьями, если б не родились в разных государствах. Мы неплохо ладили, когда плечом к плечу воевали за то, чтобы вернуть Сабрацу трон Макурана.
- Да. И вот какова благодарность Царя Царей! - вздохнул Регорий.
- Когда он вторгся в пределы нашей империи, то заявил, что мстит за смерть Ликиния, - заметил Маниакис. - Возможно, тогда он и сам отчасти верил в свои слова. Разумеется, сейчас он заявляет то же самое, но ни один умный человек по обе стороны границы уже не принимает его слова за чистую монету.
- Но и граница проходит совсем не там, где проходила до вторжения макуранцев, - сказал Регорий, - а гораздо восточное.
- Верно. На это обстоятельство я должен обратить особое внимание, вздохнул Маниакис. - Если у меня будет такая возможность. Глядя на то, как неважно обстоят дела здесь, в самом сердце империи, я иногда спрашиваю себя: не лучше ли мне вернуться назад, в Каставалу, чтобы продолжать борьбу, опираясь на землю, которую я действительно могу держать под контролем.
- Будь мудр, величайший, - встревожился Регорий, - никогда не повторяй подобных слов там, где тебя может услышать еще кто-нибудь, кроме меня, ибо нет лучшего способа посеять в Видессе настоящую панику. Кроме того, если тебе не удастся удержать в железной узде столицу, тебе тем более не удастся сделать это с целой империей!
- Ну, может, ты и прав, - ответил Маниакис, взвесив слова Регория. - Но все равно мне так хотелось бы управлять империей из такого места, где нет нужды опасаться предательства, находясь вне стен резиденции, и немедленного разгрома вне стен столицы.
- Я уверен, что очень скоро дела наладятся, величайший, - дипломатично заметил Регорий.
- Надеюсь, ты прав, - ответил Маниакис. - Но провалиться мне в ледяную преисподнюю, если я понимаю как.
***
- Маниакис, как ты мог? - требовательно вопросила Лиция. Можно было бы и разозлиться на нее за нарушение протокола, но поскольку все остальные, включая жену, именовали его "величайший", то он скорее испытывал облегчение, когда хоть кто-то обращался к нему как к обычному человеку.
- Как я мог? - переспросил он. - Как я мог - что?
Его двоюродная сестра вдруг заколебалась. Не из-за несколько запоздалого уважения, рассудил Маниакис, а потому, что собиралась затронуть тему, обычно не обсуждаемую незамужними видессийскими женщинами. Наконец, собравшись с духом, Лиция решительно продолжила:
- Как ты мог допустить, чтобы твоя жена вновь понесла, зная, чем могут окончиться для нее вторые роды?
- Поздравляю, кузина! - Маниакис иронически поклонился. - Отличный вопрос. По правде говоря, я уже не раз задавал его себе сам, но до сих пор не смог найти удовлетворительного ответа.
- И все же? - Лиция подбоченилась. - Мне казалось, я знаю тебя достаточно хорошо, но я и представить себе не могла, что ты решишься на такое.
- Я бы ни за что не решился, - ответил Маниакис, - если бы все зависело только от меня. Но в таких делах обычно решают двое. И когда Нифона стала настаивать на своем праве на риск, как, по-твоему, я мог сказать ей "нет"? Боюсь, даже твоей мудрости не хватило бы, чтобы переубедить ее.
- Так настаивала она сама? - проговорила Лиция упавшим голосом. - Мужчины есть мужчины, что ни говори; и когда до меня дошли новости, я подумала... Она принялась сосредоточенно разглядывать мозаичную картину у себя под ногами. - Наверно, мне следует принести свои извинения, величайший!
- Разве что за напоминание о том, что мужчины есть мужчины, - заметил Маниакис. - Ты хоть раз видела меня увлекающим какую-нибудь симпатичную служанку под сень вишневых деревьев?
Поднявшая было глаза Лиция опять поспешно углубилась в изучение мозаики; Автократору все-таки удалось смутить кузину. Но ненадолго. Подняв голову, она ответила с озорной улыбкой:
- Нет. Но что из того? Как я могла кого-нибудь разглядеть в такой чаще?
Он ошеломленно уставился на нее и расхохотался.
- Весьма остроумно, - сказал он, отсмеявшись. - Неплохой ответ. А как же долгая зима, когда на ветках вишен не оставалось ни единого листочка?
- В самом деле? - Лиция покачала головой. - Ладно. Извини. Я действительно подумала, что ты больше заботишься о продолжении династии, чем о жизни жены.