«Мне и так неплохо», – говорила себе Эйлин, когда в голову лезли всякие мысли. Мужчины говорили, мол, она «нервная», а может, у нее чрезмерно активна щитовидная железа – в зависимости от полученного образования и словарного запаса. И отношения с ней сохранять не пытались. Она обладала острым язвительным умом и использовала его на полную мощность. И ненавидела нудную пустую болтовню. Разговаривала она не в меру быстро, хотя голос ее мог бы считаться приятным – чуть сиплый от чрезмерного курения.
Уже восемь лет она ездила этим маршрутом. Эйлин машинально перестроилась в четвертый ряд. Свернула. Много лет назад, она проехала здесь прямо, затормозила у ближайшего съезда и отправилась обратно пешком, поглазеть на лабиринт бетонных спагетти. Ей стало смешно – та еще туристка! Но все равно она смотрела.
– Среда, – прозвучало в диктофоне. – Робин собирается попробовать заключить ту сделку. В случае успеха буду помощником генерального директора. Если нет, шансов никаких. Вопрос в том…
Уши и шея Эйлин заранее зарделись, руки заелозили на руле, однако она дослушала до конца.
Ее собственный голос, предназначенный для среды, продолжал:
– …он хочет со мной переспать. Ясно, что он не просто острил и заигрывал. Если дать ему от ворот поворот, я угроблю продажу? Должна ли я ради контракта лечь с ним в койку? Или я настолько завязла в делах, что не вижу ничего хорошего?
– Черт, – выругалась Эйлин, перемотала ленту и записала поверх фрагмента: – Я пока не решила, принять ли приглашение Робина Джестона на обед. Не забыть, что не все нужно писать на диктофон. Вдруг кто-нибудь его сопрет и сгорит со стыда? Кто-нибудь помнит Никсона?
И она, с силой ткнув кнопку, выключила диктофон. Но проблема осталась, и Эйлин по-прежнему терзала обида, что приходится жить в мире, где возникают такие сложности. Она начала сочинять текст письма мерзавцу-изготовителю, приславшему фильтры, не проверив наличие всех деталей, и ей чуть полегчало.
Сибирь. Поздний вечер. Рабочий день врача Леониллы Александровны Малик завершился. Последней пациенткой оказалась четырехлетняя дочь одного из инженеров Научно-исследовательского космического центра, расположенного здесь, в пустынных областях советского севера.
Зима перевалила за середину, снаружи завывал ветер. За стенами больницы громоздились сугробы, и даже здесь, в кабинете, Леонилла ежилась от холода. Она терпеть не могла морозы. Родилась она в Ленинграде и с зимами была знакома не понаслышке, однако продолжала надеяться, что ее переведут на Байконур или даже в Капустин Яр, более-менее неподалеку от Черного моря. Ее угнетало, что приходится лечить иждивенцев, хотя, разумеется, она почти ничего не могла с этим поделать. Тут было мало педиатров. Но что за напрасная трата времени и сил! Ведь помимо врачебной практики она прошла подготовку как космонавт. И продолжала надеяться, что получит назначение – и ее отправят на корабль.
Возможно, скоро. Говорят, американцы готовят женщин-астронавтов. Если выяснится, что так оно и есть, то Союз быстро сделает то же самое. Но последний советский эксперимент с женщиной в космосе завершился катастрофой. Леонилле хотелось узнать, была ли виновата Валентина. Она знала и Валентину, и ее мужа-космонавта. Но супруги никогда не рассказывали, почему корабль, где находилась сама Валентина закувыркался, лишив страну возможности совершить первую в истории космическую стыковку.
«Конечно, Терешкова гораздо старше меня», – подумала Леонилла.
И времена были примитивные, а сейчас дела обстояли иначе. Но работы у космонавтов по-прежнему немного, а основные решения принимает служба наземного контроля.
«Дурацкая система», – решила Леонилла.
Ее собратья-космонавты (разумеется, мужчины) разделяли мнение Малик, хотя не высказывали этого вслух.
Она вложила в автоклав последний из использованных сегодня инструментов. Собрала сумку. Космонавт или нет, она оставалась терапевтом, и куда бы ни шла, брала с собой профессиональный инструментарий на тот случай, если кому-нибудь понадобится медицинская помощь. Надела меховую шапку, тяжелое кожаное пальто и зябко повела плечами. На улице по-прежнему завывал ветер.