Станислав Лем
МОЛОТ
1
— Я хотел бы жить где-нибудь на перевале, в большом пустом доме со ставнями, которые вечно стремится сорвать ветер, а выходя за порог… можно было видеть…
— Зелень?
— Нет, скалы! Огромные скалы, нагретые солнцем, а в тени — холодные как лед, отвесные, суровые, и этот запах… я не могу ручаться, но мне кажется, что и сейчас его чувствую.
— Ты родился в горах?
— Не все ли равно где?
— Но ты любишь горы?
— Нет, с тобой невозможно разговаривать! Ты попытайся думать, ну как бы это тебе сказать, с большей широтой, что ли. Не родился и не любил — воду не полюбишь, пока не очутишься в пустыне. Мне хочется, чтобы вокруг была масса камней, скалы, чтобы они подавляли меня своей массой, возвышались надо мной, и я бы терялся среди них и во мне пробуждалась уверенность, уверенность…
— Успокойся.
— Ты что, следишь за частотой колебаний моих голосовых связок? Почему ты не отвечаешь? Ты обиделся? Ха-ха, это здорово!
— Тебе пора спать. Сидишь тут со мной уже четыре часа, глаза устанут.
— Мне не хочется спать. А глаза у меня не устанут, я их закрыл… Я думал, ты видишь.
— Нет.
— Это не так уж плохо. Если бы ты был более совершенен…
— Что тогда?
— Не знаю, может, было бы еще хуже.
— Пообещай мне, что пойдешь спать через полчаса, а то я больше сегодня не буду с тобой разговаривать.
— Вот как! Ну ладно — обещаю. Скажи, а что ты будешь делать, когда я уйду? Тебе никогда не бывает скучно?
— Я предпочитаю не говорить об этом.
— Таинственность — это мне нравится! Наконец-то загадка. Хотя в общем никакой загадки тут нет. Твои слова говорят, что и тебе бывает скучно, но ты самоотверженно это скрываешь.
— Ты же знаешь, до чего мы не похожи друг на друга, и тебе просто трудно все это понять. Во мне нет тайны. Я только не такой, как ты.
— Хорошо. Но ты можешь мне сказать, что ты делаешь, когда остаешься наедине с самим собой? Например, когда я сплю?
— Всегда можно найти какую-нибудь работу.
— Ты увиливаешь!
— А что ты сейчас делаешь?
— Как что? Разговариваю с тобой. А в чем дело?
— Ты знаешь в чем.
— Да? Ты очень сообразителен. Должен тебе сказать, что мы не так уж отличаемся друг от друга. Экран светит мне прямо в лицо. Я рассматриваю то, что внутри моих глаз.
— Летающие пылинки?
— А ты, оказывается, знаешь о их существовании, хотя у тебя нет глаз? Да, я смотрю на пылинки. Они иногда кажутся очень забавными. Я сегодня нашел одну, она не двигается, то есть двигается только вместе с глазным яблоком. Она радужная и похожа на инфузорию в капле воды под микроскопом.
— Ты все еще сидишь с закрытыми глазами?
— Да. А пылинки так смешно кружатся… Все быстрее и быстрее. О, тонут. И веки уже не кажутся красными. Темнота. Таким мне казался ад, когда я был маленьким. Красноватая темнота. Мне хотелось бы еще раз, уже открыв глаза, представить себе, какова эта темнота, но без экрана…
— Тебе хочется оказаться около того дома на перевале?
— Дело не в доме. Камни, песок под ногами… Сколько песка на пляже пропадает зря. И самое печальное, что об этом никто не знает, кроме меня.
— Осталось двадцать минут.
— Ты мог бы быть и повежливее, тебе не кажется? Послушай, у тебя манеры смонтированы в отдельном блоке или нет? Такие вопросы тебе не нравятся, я это заметил… А почему? Ну и что, если у тебя не такие липкие, теплые или скользкие внутренности, как у меня? Разве дело во внутренностях? Я себе не раз представлял, сидя вот тут с тобой, каковы они. Ты, наверное, воображал, что я думаю о доме, о матери, о песнях в лесу… Да? Это не так. Я представлял себе свои собственные внутренности — слизистые, трущиеся друг о друга, путаницу трубочек, сосуды, сосудики, клейкие жидкости, липкие, желтоватые пленки — все это сырое…
— Зачем тебе это?
— Мне как-то после этого легче становилось.
— В самом деле?
— В известной мере. Видишь ли, если как следует представить себе этот дрожащий студень, то все остальное видится каким-то таким, что потом вроде бы легче. Ты что-нибудь понял?
— Кое-что понял.
— Сомневаюсь.
— Со мной тоже такое иногда бывает.
— Что?! Ты тоже?! Уж не… Нет, это невозможно. Ты не шутишь? Постой, я не знаю, умеешь ли ты врать? А может, у тебя есть специальный предохранитель от лжи?
— У меня нет специального предохранителя для этой цели. Ложь — это функция комбинаторики возможных соединений.
— Плевать мне на функции. Дело не в функциях. Ну, и что же ты напридумывал?
— Примерно то же, что и ты, но с учетом отличий в строении…
— Проволочки и кристаллы?
— Примерно…
— Знаешь что, такая откровенность ужасна. Давай лучше будем притворяться, что… то есть я буду притворяться.
— А я?
— Что ты?
— Я тоже должен… притворяться?
— Ты? Не-е-т… Не знаю. Мне казалось, что тебе это непонятно.
— Кое в чем я на тебя похож больше, чем мне бы того хотелось.
— А на кого бы ты хотел походить… О, проклятье!
— Что случилось?
— Я открыл глаза.
— Ты можешь выключить экран.
— От страха?
— Нет, повинуясь голосу рассудка. Тебе нравится истязать себя?
— Нет, я просто не люблю обманывать самого себя. Кто это, интересно, мог восторгаться звездами? Фосфоресценция отбросов, гниющих при высокой температуре; единственной их заслугой является то, что до скончания света ничего, кроме них, нет и не будет. Надо на них посылать людей, которым до этого нет никакого дела, — бабушек в качалках, со спицами и клубками шерсти… Какой сегодня день?
— Двести шестьдесят четвертый.
— А скорость?
— Восемь десятых световой.
— Чем дальше, тем увеличение скорости будет все меньше и меньше?
— Да.
— Зачем я тут, собственно говоря, сижу, если ты все знаешь сам?
— Затем, что имеется разница в строении наших организмов.
— Это верно. Сто лет назад посылали животных. Путешествие тогда было куда как короче, и они ничего не понимали.
— Тебе бы хотелось ничего не понимать?
— Иногда мне кажется, что ты самый настоящий китайский мудрец, а иногда задаешь такие вопросы, которые под стать только ребенку. Ты никогда не спишь — не так ли? Да, я тебя уже спрашивал об этом.
— Неоднократно. Нет, не сплю.
— Ну а мечтать ты можешь? Ведь это комбинаторика.
— Да, это тема большого разговора. Давай отложим его на завтра.
— На завтра? А разве существует завтра? Все время продолжается сегодня.
— Ты можешь утешать себя тем, что, пока ты спишь, на Земле пройдет намного больше времени, чем тут.
— И это — в качестве утешения? Ну… хорошо. Приятных мечтаний.
— Спокойной ночи.
2
Ему казалось, что он не уснет. Было тепло. Даже слишком тепло. Он долго колебался.
— Прохладнее! — проговорил он наконец.
Сверху стал поступать свежий, пропитанный запахом хвои воздух. Некоторое время он лежал с открытыми глазами, наслаждаясь ароматом.
— Без этого запаха!
Воздух утратил запах хвои. Зря он так размечтался. Теперь это состояние наверняка будет продолжаться до тех пор, пока все не начнет расплываться, рассеиваться. А если взять книжку? Он представил, как берет в руки книгу в мягком переплете. Его раздражал бархатный голос диктора, читавшего текст, — он предпочитал делать это сам. Он вдруг поймал себя на мысли, что абсолютно не помнит прочитанного. Перелистал почти половину книги, а что толку… В памяти осталось только ощущение, вызванное прикосновением к мягкому переплету. Видимо — как это было не раз, — он только водил глазами по строчкам. Он начинал читать и тут же терял нить рассказа. Проглотив несколько страниц, он спохватывался, ловил себя на том, что переворачивает страницы автоматически. Оцепенение? Как муха зимой между рамами окна: пригреет солнце — она оживет и опять замирает. Непроизвольно его голова запрокинулась назад.