— Я полагаю, именно вам, лейтенант, мы обязаны тем, что суд признал обвинения против моего клиента необоснованными? — сказал он, намеренно повышая голос, чтобы его слышали журналисты. — Я могу лишь сказать, что рад решению суда, хотя душевные страдания моего клиента во время ареста невозможно описать. Я намерен подать жалобу на необоснованный арест, несправедливость…
— Не думаю, что вы успеете сделать это, адвокат, — огорченным тоном проговорил я. — Но я хотел бы поздравить вас: это была действительно вдохновенная защита!
— Благодарю вас. — Некоторое время он без всякого выражения смотрел на меня, потом медленно провел рукой по своему лысому черепу. — А почему вы считаете, что я не успею подать жалобу?
— И вас я тоже хотел бы поздравить, Марвин. — Я повернулся к Лукасу, не отвечая на вопрос Крэнстона. — Вас объявили невиновным, вот что значит истинное правосудие!
— Это он мне говорит! — усмехнулся Лукас в сторону журналистов. — Очень жаль, лейтенант, что вы не подумали об этом, когда пытались меня пристрелить!
Журналисты одобрительно захохотали. Они стали прислушиваться к нашему разговору.
— Я всегда очень нервничаю, когда в меня стреляют, Марвин, — объяснил я. — Знаете ли, когда вы всадили пулю мне в ногу, я так и затрясся!
Пресса наградила громким смехом и меня, что совсем не понравилось Лукасу.
— Хватит, коп! — грубо оборвал он. — Вы уже сказали достаточно!
— Я все-таки скажу еще Кое-что, прежде чем уйти, Марвин Лукас. У меня есть ордер на ваш арест!
— По какому обвинению? — завопил Крэнстон.
— По обвинению в убийстве Дэна Гэроу и Барни Брадена, — ответил я. — Это ответ и на ваш вопрос о жалобе, адвокат.
— Барни Браден? — удивился Лукас. — Это еще кто, черт возьми?
— Ночной сторож здания, в котором помещается контора ювелира. — Я смотрел на него с упреком. — Вы что, Марвин, уже забыли про него?
— Вы сошли с ума!
— Грунвалд мертв. Мандел во всем сознался. Мы нашли труп Гэроу там, где вы его спрятали, в бельведере, нашли добычу, а также пистолет, которым было совершено убийство, и на нем отличный отпечаток вашего пальца! Что еще вы хотите знать, Марвин?
— Проклятая ищейка! — Он размахнулся, чтобы ударить меня, но Полник перехватил его руку и сжал как в тисках.
— Послушайте, ведь это ваша последняя здоровая рука, — сказал сержант неодобрительно. — Вы хотите, чтобы на нее тоже наложили гипс?
Я вышел из-под ослепительного блеска вспышек и направился к молчаливой группе, состоящей из шерифа, Левина и Паркера, вокруг которой уже роились корреспонденты. Шериф молчал по разумным соображениям, два других, казалось, просто потеряли дар речи.
— Вы заставили меня пережить такое унижение в суде, — сдавленным голосом сказал Левин. — А ведь вы уже знали…
— А я понимаю, почему лейтенант ничего вам не сказал, джентльмены, — резко проговорил шериф.
— Тогда скажите! — пролаяли оба в унисон.
— Ну что же! — Лейверс с каменным лицом взирал на обоих. — Вспомните, как вы обошлись с ним вчера после заседания? Лейтенант справедливо решил, что вам нельзя доверять.
Паркер вздрогнул так сильно, как будто ему всадили нож между лопаток, и сразу покинул зал суда, красный, как вишня. Но Эд Левин не хотел считать себя побежденным.
— Это вам так не пройдет, Уилер! — злобно выпалил он. — Вы сделали из меня дурака перед судом, вы умышленно скрывали от меня истинный ход следствия…
Для меня это был момент наивысшего триумфа, и я наслаждался им, что было ошибкой, так как шериф тотчас вырвался вперед.
— Прекратите, мистер Левин! — воскликнул он с искренним возмущением. — Я не могу слышать, как помощник прокурора плачется и скулит!
— Я действительно совсем сошла с ума, — сказала мне Ева Тайсон, когда я привел ее к себе. — Встречаться с тобой вновь после того, что случилось в первые два раза!
— Позвольте напомнить, что я истратил семнадцатидневный заработок, чтобы оплатить ваш ужин, мисс Тайсон, — холодно сказал я, закрывая входную дверь. — И теперь вы говорите, что надо быть сумасшедшей, чтобы встречаться со мной?..
— Ужин был восхитительным, Эл! — Она покаянно похлопала меня по руке. — Я наслаждалась им с начала и до конца!
— Я это заметил, — с горечью проговорил я. — Особенно той восхитительной второй бутылкой французского шампанского, которую ты обязательно хотела выпить, чтобы отметить окончание первой.