Будь она прелестной, молодой женщиной, может я предложил бы ей бокал вина, но поскольку выглядела так, как выглядела, мне даже не хотелось вставать с кровати.
— У меня есть сестра, которая живёт в Гевихте, сорок миль на север от Хеза, — начала она. — Это маленькое селение, и сестра переехала туда после женитьбы с торговцем скотом по имени Турель Возниц, впрочем, против воли родителей, поскольку… — Не надо рассказывать мне историю своей семьи. — Я поднял руку. — Люблю только занимательные рассказы.
Она сжала губы, но ничего не ответила.
— Этот будет занимательным. Обещаю, — произнесла она лишь через минуту.
— Раз обещаешь… — я кивнул, чтобы продолжала.
— Сестра прячет восьмилетнего сыночка, — сказала она. — И сообщила мне, что у ребёнка есть определённые… — она прервала, не зная, что сказать, и нервно сжав руки. — Можно попросить кубок вина?
Я указал рукой на стол, на котором стояли кувшин и два грязных кубка. Она вытерла один из них краем платка — какая забота о чистоте! — и налила вина.
— А вы, магистр? — спросила она и, не ожидая ответа, наполнила второй кубок и подала его мне.
Она села обратно на табурет и посмотрела под ноги, так как задела ногой лежащую на полу книгу. Ею была «Триста ночей султана Алифа», неимоверно интересная притча, которую я получил от моего приятеля, печатных дел мастера Мактоберта. Я снова увидел, что она покраснела. Ну-ну, если это название ей что-то говорило, по-видимому, не была такой уж поблекшей и неинтересной, какой выглядела. «Триста ночей султана Алифа», конечно, находились в списке запрещённых книг, но как раз на подобные публикации смотрели сквозь пальцы. Я сам видел художественно оформленный, полный несказанно реалистичных гравюр экземпляр у Его Преосвященства Герсарда, епископа Хез-хезрона. Ха, триста ночей, триста женщин — интересную жизнь вёл султан Алиф! Кстати, притча заканчивалась всё же грустно, поскольку султана, поглощённого неустанным соитием, и не занимающегося государственными делами, великий визирь приказал убить.
Зачем, ах, зачем я следовал похоти, В объятьях наложниц ища наслажденья? Сожалею об этом пред Господа ликом, Глядя на меч, что распорет меня,
— говорил султан, завершая, и монолог этот был таким жутким, что даже зубы болели. Впрочем, говорят, его добавили спустя много лет после смерти автора, желая приправить притчу нравоучительным послевкусием. Вполне возможно, так как фантазия копиистов и печатников всегда была необъятной.
Я так задумался о султане Алифе и перипетиях его жизни, что почти забыл о сидящей рядом женщине.
— Можно мне продолжить? — спросила она.
— Ох, простите, — ответил я и отпил глоток вина. Я когда-нибудь научу Корфиса, чтобы хотя бы содержимое моих кувшинов не крестил водой?
— У сыночка сестры особый дар, — говорила она, и я видел, что ей это даётся с трудом. — В святые дни запястья его рук и лодыжки покрываются ранами… — Я приподнялся на кровати. — Также раны появляются у него на челе, там, где Господу нашему варвары возложили терновый венец.
— Стигматы, — сказал я. — Нечего сказать.
— Да, стигматы, — повторила она. — Сестра скрывала это сколько могла, но в конце концов всё открылось. — И..?
— Местный пробощ показывает мальчика во время церковных служб. Люди съезжаются издалека, чтобы на него посмотреть. Ну и конечно…
— Делают щедрые пожертвования, — закончил я за неё.
— Именно, — вздохнула она. — Только вот, магистр Маддердин, — она глубоко втянула воздух. — Дело сильно заинтересовало местных инквизиторов.
— Инквизиторов? В Гевихте? — спросил я, ибо знаю все местные отделы Инквизиции, а о таком городке никогда не слышал. — Нет, приехали из Клоппенбурга, — пояснила она.
А тут сходится. Я когда-то был в Клопеннбурге и своими глазами видел маленький, каменный домишко Инквизиции, и даже вкусил там вечерю. Очень интересную вечерю, как потом оказалось, поскольку благодаря ней, я отыскал в моей памяти давно угасшие воспоминания.
Меня не особенно удивляло то, что инквизиторы пошли по следу сомнительного чуда. В конце концов, мы были лишь гончими собачками, а здесь тропа была слишком явной. Пробощ не выказал ума, разглашая происходящее с ребёнком. Разве его не учили, что в худшем случае он может закончить на костре вместе с мальчиком и его матерью? Мы, инквизиторы, не любим чудеса, ибо знаем, что много обличий у Зверя, и знаем о его коварных происках. А на пытках ведь каждый признает, что он приспешник дьявола. — Плохо дело, — честно сказал я, ибо мне было жаль мальчика. — Но что я могу поделать?