— Саша давал показания?
— Нет. Он мог сказать им то же, что и я. Месье и Саша обговорили все наедине, потом Саша вышел и приказал отвезти его домой.
— Значит, месье не послал вас искать мадам?
— Она была в своей спальне, когда мы уезжали. Саша ее успокоил. Мадемуазель Марсден не сильно пострадала. Месье послал за доктором. Но не было причин для скандала и тревоги. Месье сам ухаживал за мадемуазель Марсден. И никому ничего не сказали.
— Если месье не хотел скандала, почему же он не отослал мадам с вами в поместье?
В это время мы подъехали к железным решетчатым воротам, которые для нас медленно открыл старый Игорь. Сын весело ему помахал, а старик притронулся к шапке, ответив на приветствие по-русски.
Когда мы въехали в поместье, взгляд Игоря нашел мои глаза в зеркале заднего вида.
— Мне кажется, месье тогда плохо соображал. Сильно расстроился из-за случившегося. Мадам ударила мадемуазель каминными щипцами. Даже на кухне мы с Сашей слышали, как мадам кричала, обвиняя месье и эту женщину. Потом Сашу позвали туда. Позднее я узнал от него подробности. Все это было неприятно для месье и для мадемуазель Шерил. Они оба были сильно расстроены.
«Роллс» остановился около широкой лестницы парадного входа.
— А вы никогда не думали, что миссис Кастеллано осталась бы жива, если бы вы сразу отвезли ее в поместье, Игорь?
— Часто думал, мадемуазель. Много, много раз. Но разве можно сказать наверняка, что это изменило бы ее судьбу? Она продолжала бы ездить в Ширклифф, полная ревности и ненависти. В следующий раз могла бы действительно кого-нибудь убить. Она была очень несчастной.
Он вышел и открыл для меня дверцу. Выходя из машины, я увидела появившегося в дверях Питера, который спешил мне навстречу.
— Привет, Саманта! — весело крикнул он. — Встретились со своим другом? Шерил ждет в гостиной, приготовила вам выпить. Пойдемте, моя дорогая, и вы все нам расскажете.
Я услышала, как сзади закрылась дверца «роллс-ройса», мягко заурчал мотор, Игорь повел машину в гараж. Питер взял меня за руку. Обычно его слова и прикосновения были для меня лестными, но сегодня я думала о Терезе Росси, его жене...
Я была рада, когда позже мне удалось ускользнуть к себе в комнату-башню и запереться там, отгородившись от остального дома, рада, несмотря на присутствие графини Лары, разделявшей теперь со мной мое затворничество. Отперев ящик стола, я достала рукопись и вложила чистый лист в машинку. Закурив сигарету, подошла к окну.
Мне было жаль Терезу Росси, жену великого актера и любовника.
Горячая ненависть, наверное, порождается большой любовью. Тереза действительно любила Питера, и трагедия заключалась в том, что он никогда ее не любил. В сущности, я приходила к выводу, что на самом деле он никогда никого не любил, и начинала сомневаться, способен ли он вообще на такое чувство. Миром Питера Кастеллано был театр, а в жизни, похоже, он лишь повторял те сцепы, которые писали для него другие. Увы, это означало, что у него нет души. Ничего внутри — лишь пустая красивая оболочка. Однако я не знала, смогу ли изобразить его именно таким...
Снаружи море под потемневшим вечерним небом, казалось, начинало постепенно вспучиваться. Темная туча на горизонте почти скрыла слабое весеннее солнце. Вздохнув, я погасила сигарету и подошла к портрету графини, изучая его. В вечернем освещении он казался странно ожившим, краски стали мягче и светлее. Наверное, от необычного освещения графиня показалась мне моложе и даже красивее, если это было возможно.
Блестящая масса волос цвета воронова крыла и пронзительный взгляд ярко-синих глаз придавали ей озорной вид красавицы ирландки. Та жестокая усмешка на слегка изогнутых губах, которую я заметила в библиотеке, исчезла. Как и взгляд, исполненный сарказма.
Я с восхищением покачала головой. Никто не смог бы отрицать этой красоты и мастерства художника.
Стоя неподвижно у портрета, я вдруг почувствовала, как знакомый холодок пробежал по моей спине и шее. Я застыла, объятая непонятным страхом. Лицо на портрете вдруг стало оживать, черты пришли в движение. По нему пробежала тень, и показалось, что выражение меняется: глаза углубились, снова появилась знакомая насмешливая ухмылка, как и прежний зловещий взгляд... Я не могла поверить своим глазам... Графиня двигалась прямо на меня, медленно, будто вылезая из рамы...
Вскрикнув от ужаса, я отшатнулась и чуть не упала, а в этот момент тяжелый портрет рухнул на пол, задев тяжелой рамой мою ногу в подъеме. Я почувствовала острую боль. Стук от удара не смог приглушить даже толстый ковер. Я отошла назад и прислонилась к своему столу, потирая ушибленную ногу и дрожа всем телом. В какой-то момент я даже подумала, что потеряю сознание, но постепенно пришла в себя и внезапно разразилась истерическим смехом. Настолько очевидной была причина происшедшего: видимо, проволока, на которой крепился портрет, под воздействием морского воздуха покрылась коррозией и наконец лопнула. Витки ее постепенно обрывались, один за другим, и, пока я стояла у портрета, он кренился вперед, отчего казалось, что графиня движется на меня, а необычное освещение усилило этот эффект. Все элементарно объяснимо, уверяла я себя, но все равно не могла пока вновь подойти к портрету. Дрожащими пальцами я зажгла сигарету. Глубоко затянувшись, начала успокаиваться, а когда докурила, успокоилась окончательно.
Хромая, подошла к портрету, осторожно его подняла и осмотрела... Холст не пострадал. С облегчением вздохнув, я повернула его лицом к стене и оставила так.
Однако прошло немало времени, прежде чем я смогла вновь сосредоточиться на работе. Нога в подъеме болела, я была готова подпрыгнуть от малейшего шороха, как напуганный кот. Волосы вставали дыбом от любого намека на движение в этой отдаленной одинокой комнате-башне...
Глава 6
В праздничный вечер лужайка перед домом была ярко освещена. Для господ поставили большой стол у входа, наверху мраморной лестницы, куда не задувал холодный ночной ветер. В воздухе носились вкусные запахи приготовленных праздничных блюд. Никогда еще мне не приходилось видеть такого огромного количества еды. Кроме супа, баранины и утки, на медленно вращающемся вертеле на открытом огне жарилась целая овца.
Все были в национальных костюмах, за исключением меня и Ричарда Мэнсфилда. Мы сидели напротив друг друга за столом, во главе которого восседал Питер Кастеллано, Шерил устроилась на другом конце стола. Ричард время от времени поглядывал на нее, и хотя мне это было не особенно приятно, я могла понять его интерес. Даже у меня захватило дух, когда она появилась перед нами под руку с отцом в комнате приемов, где мы с Ричардом потягивали шерри в ожидании начала праздника. Ричард тоже выглядел просто красавцем в своем белом смокинге.
Мое длинное вечернее платье, единственное, которое я захватила из Нью-Йорка, было белого цвета. Прекрасно сшитое, с глубоким декольте на груди, и я была более чем удовлетворена, когда увидела блеск в глазах Ричарда, вставшего мне навстречу. Но это было до появления Шерил.
Она появилась в платье — точной копии того, что я видела на портрете графини. Оно, разумеется, тоже было белым, и это испортило мое настроение. Но больше всего меня поразило другое — поразительное сходство Шерил с графиней, ее бабушкой! Она выглядела потрясающе, пронзительно красивой в этом наряде.
Питер был в военном мундире, думаю, точной копии военной парадной формы графа, — белый мундир, золотые эполеты, аксельбанты и ордена, которые он не имел права носить.
Раньше Шерил рассказывала мне, что они с отцом считают такие вечера маскарадными. Оба явно наслаждались действием и играли свои роли превосходно. А крестьяне, как я стала мысленно называть многочисленных подданных Кастеллано, видимо, обожали это представление!
Внизу, под нами, на лужайке за длинными деревянными столами сидели слуги из дома и еще много народу. Все громко пели сильными голосами, но, что удивительно, при этом успевали поглощать в громадных количествах еду и вино. И хотя ни я, ни Ричард не понимали ни единого слова, мы нашли пение изумительным, необыкновенным и наслаждались каждой минутой праздника. Единственно, что меня не устраивало в этот момент, это то, что Шерил кокетничала с Ричардом.