В Таврическом дворце 27 февраля спикером Госдумы Михаилом Родзянко был организован Временный комитет Государственной думы «для водворения порядка в Петрограде и для сношения с организациями и лицами». Но одновременно возникала параллельная, как скоро выяснится - альтернативная система власти: вышедшие из тюрьмы меньшевики-оборонцы Кузьма Гвоздев и Борис Богданов вместе с депутатами Думы Николаем Чхеидзе и Матвеем Скобелевым создавали Совет рабочих депутатов, призвав предприятия избрать своих представителей на его организационное собрание. В середине дня Молотов на квартире Павлова работал над манифестом, призванным стать теоретической и практической основой партии большевиков в идущей революции. Выручало большевистское чутье. Он знал, что в 1905 году Лениным был выдвинут лозунг Временного революционного правительства, которое должно было состоять из представителей всех революционных партий и удерживать власть до выборов в Учредительное собрание. Другими концептуальными основами манифеста стали большевистская платформа об отношении к империалистической войне и «три кита» - демократическая республика, восьмичасовой рабочий день и конфискация помещичьей земли.
Манифест призывал народ и его революционное правительство «подавить всякие противонародные контрреволюционные замыслы». В качестве немедленных практических шагов предлагалось конфисковать все запасы продовольствия, чтобы спасти население и армию от голода, и «войти в сношения с пролетариатом воюющих стран для революционной борьбы народов всех стран против своих угнетателей и поработителей, против царских правительств и капиталистических клик и для немедленного прекращения кровавой человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам»105.
С легкой руки Молотова большевики стали первой и единственной партией, которая, не дожидаясь исхода революции, уже предлагала платформу ее углубления. Ленин сильно хвалил манифест. Узнав о нем из газет, он тут же с удивлением и восторгом написал Инессе Арманд: «Видели в “Frankfurter Zei-tung” (и в “Volksreich”) выдержки из Манифеста ЦК? Хорошо ведь! Поздравляю!»106 А в письме В. Карпинскому он скажет: «ЦК есть в Питере (во “Frankfurter Zeitung” были выдержки из его манифеста - прелесть!)»107.
Закончив работу над манифестом и передав его на гектограф, Молотов принялся за поиски своих коллег по Русскому бюро ЦК. Кто-то слышал, что они собирались наведаться к Максиму Горькому. В квартире писателя полно народу - политики, рабочие, коллеги по творческому цеху. Горький подтвердил, что Шляпников направился на заседание Совета. Помчался в Думу. У входа в Таврический дворец - давка. Поработав как следует локтями, протиснулся в здание Государственной думы. Шел десятый час вечера. Вряд ли Молотов предполагал, что дверь Таврического дворца станет для него входом в историю. До этого момента история России, которую Молотов стремился изменить, скорее несла его - активиста маленькой левацкой партии, как песчинку. Вечером 27 февраля 1917 года он попал в ее эпицентр. Молотов встретился с историей.
В вестибюле и в коридорах - в основном спящие и закусывающие солдаты. Между ними сновали и более чем прилично одетые депутаты Думы, чувствовавшие себя хозяевами бала, и растерянная публика интеллигентского вида. Столкнувшись с Керенским, Молотов и Залуцкий представились ему как члены ЦК большевиков. Тот как радушный хозяин проводил их в помещение бюджетного комитета Думы, где формировался Совет. В приемной безуспешно пытались проверять делегатские мандаты, которые представлялись в основном в устной форме.
Молотов запомнит: «Вечером 27 февраля мне и П. Залуц-кому, членам Русского бюро Центрального Комитета партии большевиков, пришлось присутствовать на первом заседании Петроградского Совета рабочих депутатов в Таврическом дворце. В зале находилось примерно 200 человек. Председательствовал Чхеидзе. Кроме Чхеидзе особенно активными были депутат Госдумы Скобелев, меньшевик Б. Богданов, а также Керенский и некоторые меньшевствующие и эсерствующие журналисты, литераторы. Присутствовало немало случайных людей, проникших сюда благодаря своим личным связям с меньшевиками и эсерами (трудовиками) - депутатами Госдумы. Кроме нас двоих, большевиков не видно было, хотя наши выступления и реплики вызывали моментами определенную поддержку... Первые два-три дня Таврический дворец стал для нас, большевиков, главным местом восстановления и расширения живых связей с партийным активом, с партийными друзьями, которые до того, в условиях подполья, были нередко сильно разобщены... Таврический дворец кипел, как горячий котел, жил новой, бурлящей, нередко противоречивой и сложной политической жизнью. Здесь особенно наглядно сказывалось, какой гигантский политический скачок сделала страна, как бурно пришли в движение зачастую дремавшие перед этим общественные силы. В широких демократических кругах господствовало приподнятое, бодрое и, можно сказать, праздничное настроение»108.