Войска ВРК к шести часам вечера установили плотное кольцо блокады Зимнего дворца. Ленин безумно нервничал. «Почему так долго? Быстрей! В атаку! Хороший отряд матросов, роту пехоты - и все там!»180 В девять вечера начали бухать холостыми с «Авроры» и из орудий Петропавловской крепости (пара боевых снарядов все-таки продырявила Зимний). Осажденные не сдавались. В 22.40 Федор Дан позвонил в колокольчик и печально произнес: «Власть в наших руках... Я являюсь членом президиума ЦИК, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенный на них ЦИК»181.
Съезд официально открыт. Новый Президиум выбирается на коалиционной основе, но эсеры и меньшевики заявляют о нежелании в него входить. Старый ЦИК ушел, и на его место сели Троцкий, Зиновьев, Луначарский, Муранов, Коллонтай, Ногин, еще несколько большевиков и левых эсеров. Председательствовал Каменев, с начала восстания взявший назад свое заявление о выходе из ЦК. В зале - где-то 650 делегатов, из них около трехсот большевиков и больше девяноста левых эсеров. Ситуация шаткая.
Ожидая вестей из Зимнего, большевики предоставили трибуну своим оппонентам - меньшевикам и эсерам, которые сквозь шум и выкрики зала объявляли переворот незаконным и требовали переговоров с Временным правительством. Группа Бунд под неодобрительный гул зала потянулась из зала. Встал Рязанов и, чтобы не дать страстям разгореться, заявил, что «Военно-революционный комитет по просьбе городской думы отправил делегацию для переговоров с Зимним дворцом» во главе с ее председателем Шрейдером182. К этому эпизоду имел непосредственное отношение Молотов, о чем написал даже статью мемуарного свойства:
«ЦК нашей партии, скромно расположившийся в одной из комнат нижнего этажа Смольного, быстро обсудил предложение думцев... Военно-революционный комитет, членом которого я состоял, поручил мне сопровождать думцев. Помню, как мы уселись во дворе Смольного в автомобиль Шрейдера. Всего отправилось пять-шесть человек. Это было уже часов в одиннадцать-двенадцать ночи. Освещая фонарями автомобиля мокрую темную дорогу, мы пробирались по Суворовскому проспекту на Невский. Там и тут раздавались выстрелы, временами треск пулемета. Выбрались на Невский. Чуть не на каждом шагу патрули Военно-революционного комитета останавливают автомобиль, мы показываем свои удостоверения и едем дальше.
Около городской думы Шрейдер просит сделать остановку. Останавливаемся. Шрейдер уходит в думу, чтобы сообщить о том, что с согласия Военно-революционного комитета он вместе с другими делегатами направляется в Зимний на переговоры. После этого едем дальше. Чем дальше по Невскому, тем больше волнуется седой Шрейдер и трое-четверо его почтенных спутников. Треск ружейной и пулеметной стрельбы повторяется чаще и резче. Стреляют как будто со всех сторон. На улицах там и тут мелькают небольшие кучки народа. Долетают отдельные возгласы, какие-то крики. Встречаются то и дело новые патрули. Настроение моих спутников делается все больше настороженным и прямо тревожным.
Приближаемся к Мойке, которая в это время была чем-то вроде границы, отделяющей нас от сопротивляющегося с оружием в руках противника. Здесь, у моста Мойки, нас останавливает большой патруль. На углу улицы горит костер - греются солдаты. Остановивший автомобиль патруль предлагает нам выйти на панель - ехать дальше уже невозможно... Выйдя из автомобиля, мы спрашиваем начальника патруля. Появляется знакомый мне по революционным дням в Петрограде тов. Дашкевич, бодрый, уверенный в близкой победе. Узнав, чего хочет делегация, он предлагает ей идти дальше пешком. Остался только квартал до площади перед Зимним дворцом. Он предупреждает делегацию, что их попытка вряд ли удастся. На площади перед Зимним дворцом вокруг памятника-колонны сгруппировался женский “батальон смерти” и какие-то остатки воинской части, ведущей обстрел всякой фигуры, появляющейся на площади. Делегация колеблется, идти ли ей дальше. Однако решается идти.
Пока удаляется группа с Шрейдером, тов. Дашкевич объясняет мне, что штаб и военное министерство уже заняты нами, что тов. Подвойский уже там; Зимний дворец уже окружен и ожидается с минуты на минуту его сдача. Жмем друг другу руки, смеемся над делегатами. Проходит несколько минут, и Шрейдер со своей делегацией возвращается обратно. Смущенный и еще более жалкий, он снова лепечет о благой цели своего посредничества и о том, что теперь они видят свое бессилие что-нибудь сделать...
Садимся снова в автомобиль и приезжаем к городской думе. Мне пришлось в этот момент ненадолго заглянуть в думу для того, чтобы передать в Военно-революционный комитет сообщение о результатах, вернее, о безрезультатности поездки. Я вошел в помещение думы вместе с неудачливыми делегатами, на которых набросилась толпа думцев, без конца, но без всякого толку в этот вечер и ночь заседавших и обсуждавших положение в Петрограде. Кое-кто из них встречался мне раньше, и теперь в общем гуле я еле разбирал знакомые голоса с какими-то не то восклицаниями, не то проклятиями. Глазами, полными ненависти, они провожали меня, проходившего мимо них к телефону. Мне нужны были только одна-две минуты, чтобы сообщить дежурному Военно-революционного комитета (кажется, это был тов. Скрыпник) о моей поездке с неудачливыми “посредниками”. Затем я снова отправился в Смольный, где в октябрьские дни многие из нас дневали и ночевали и где все больше разворачивалась кипучая боевая работа»183.