на кусты и камни.
«Склон балки!» — мелькнула у него радостная
догадка, и в то же мгновение, ударившись грудью о что-
то твердое, он едва не потерял сознание, почувствовав
во рту жестковатый привкус крови... Молниеносно
вскочив на ноги, он чуть не взвыл от новой боли —
в лицо вонзились какие-то иглы. Мигнув фонариком,
хотя делать этого не следовало, он мгновенно забыл
о всех своих болях. «Чугунной тумбой» оказался
припорошенный снегом выступ подземной скалы, глыба
камня-ракушечника, а ужалившие иглы — колючками
шиповника.
Удача! Ему повезло. Он у трещины. Глыба
ракушечника и куст шиповника — заветные ориентиры. Вот
она, «барсучья нора».
Яша разгреб снег под глыбой, приподнял нижние
ветки куста, закрывавшие трещину, сдвинул камень и
поспешно нырнул вниз, не забыв, опускаясь,
замаскировать за собой отверстие. Еще несколько метров по
наклонной вниз, затем поворот вправо, зигзаг влево —
6*
83
и там, в глубине скалы, как за надежным щитом, он
будет в полной безопасности.
Добравшись до поворота, он остановился.
Прислушался. Наверху застрочили автоматы. «Опомнились!»
После зигзага щель поползла круто вверх, юркнула
вниз, метров двадцать шла строго по прямой, резко
метнулась вправо, еще раз вправо, вильнула влево и
затем, как удав, проглотивший кролика, немного
вспучилась и зазмеилась дальше, вглубь, откуда веяло
могильной сыростью.
Вскоре Яша оказался в просторной пещере. Он
зажег прихваченный из дому огарок стеариновой свечи —
фонарик и целую свечу решил беречь — и мрак,
зловещий, холодный, разжал свои щупальца, на несколько
шагов отполз.
Только теперь, оказавшись в полной безопасности,
если можно было считать безопасностью одинокое
пребывание в катакомбах, где каждый неосторожный шаг
мог стоить жизни, Яша почувствовал, как он устал и
как нестерпимо ноют ушибленные места. Он вытер
пересохшие губы, потер грудь и, смахнув кубанкой со
лба известняковую пыль, прислонился спиной к сырым
холодным камням.
Отдохнув, Яша миновал пещеру и снова нырнул
в узкий тоннель. Воздух здесь был еще более затхлым.
Дышать становилось все тяжелее — сказывался
недостаток кислорода. Язычок свечи уменьшился.
Через несколько десятков шагов тоннель начал
сужаться. Вскоре Яша уже передвигался на четвереньках
и, наконец, вынужден был лечь и поползти. Тут было
самое неприятное место — знаменитое «горлышко»,
в котором когда-то застрял Алексей Хорошенко.
«Горлышко» тянется метра полтора-два и затем
переходит в большой коридор.
Немного передохнув, Яша углубился в «горлышко»
и заметил, что с каждым движением все туже и туже
входит в узкое отверстие прохода, прочно закупоривая
его своим телом. «Нечистая сила», — процедил он
сквозь зубы, начиная злиться. Ворочаться в проходе
становилось все труднее. «Неужели осел потолок?
Похоже, что так...» Щуплый и ловкий, он всегда, как
угорь, свободно проскальзывал это дьявольское место.
Посветив свечой, Яша ужаснулся: по «потолку»
бежали ломаные линии трещин. Из них с тихим шорохом
84
сочились песчинки... Яша сделал еще несколько
осторожных движений и застрял окончательно. «Спокойно,
без паники! Надо беречь силы», — приказал он себе.
Он был один-одинешенек, замурован в этом склепе.
Звать на помощь было бесполезно. Больше того —
опасно! Крик мог вызвать колебания воздуха, а это,
в свою очередь, могло привести к обвалу. В катакомбах
в опасных местах на стенах до сих пор сохранились
партизанские предупреждения: «Громко не
разговаривать! Осторожно, возможен обвал».
Яша лежал неподвижно и лихорадочно думал о том,
как высвободиться из каменных тисков. Впереди в
вытянутой руке слабо колыхался куцый язычок свечи,
высвечивая конец «горлышка» и начало коридора.
Поставив свечу так, чтобы она не мешала, Яша пальцами
уцепился за шершавые, как наждак, ноздреватые
камни ракушечника и напряг мышцы, стараясь, подтянуть
себя вперед хотя бы на сантиметр-полтора! Тщетно!
Каменные тиски держали его мертвой хваткой. Тогда,
разозлившись, теряя самообладание, он начал упорно
хвататься за камни, пытаясь сдвинуться с места.
Но вскоре истер пальцы до крови и бессильно уронил
голову на землю, чувствуя, что к горлу подкатился
тяжелый и душный ком...
Свеча догорала. Ее края оплавились и расползлись.
Еще две-три минуты, и, мигнув последний раз, она
погаснет. Это напугало Яшу еще больше. В его
положении остаться в вязкой, кромешной темноте — это
неминуемая гибель, смерть: в пещерах и шахтах, он
слышал, в последнее время развелось множество крыс. Эти
твари шныряют по лабиринтам целыми стаями, в
темноте им ничего не стоит напасть на человека.
Нет, без света нельзя. Ни в коем случае. Надо
предпринять что-нибудь, пока мигает этот тусклый
язычок свечи. Но что? Что-о?
И тут ему показалось, что из мрака за каждым его
движением следят чьи-то глаза, что рядом кто-то есть...
Он знал, что это страх, что надо взять себя в руки, но
поделать с собой ничего не мог. Взгляд этих глаз —
он не знал, чьи они, кому принадлежат, — он ощущал
почти физически.
И вдруг... вдруг его осенило! Чего на нем только не
надето! И свитер, и пиджак, и телогрейка! Все снять!
Непременно снять. Надо выбраться назад и все снять.
85
Яша оттянул носки ботинок и, как крючком
зацепившись за камни, напряг мышцы ног. Тело подалось
назад. Немного. Может быть, на сантиметр или на
полсантиметра. «Не беда!» — приободрился он и повторил
все сначала. Пламя свечи снова отодвинулось от него.
И так сантиметр за сантиметром.
Высвободившись из каменных тисков, он выложил
из карманов брюк гранату, электрический фонарик,
стеариновую свечу, браунинг, запасную обойму к нему,
спички, финку, из-за пазухи — краюху хлеба, завернул
все в одежду, обвязал ремнем, прикрепил узел бечевкой
к ноге и, не теряя ни минуты, юркнул в проход. На этот
раз «горлышко» пропустило его беспрепятственно, и он
очутился в коридоре.
Быстро одевшись, он рассовал по карманам свои
нехитрые пожитки и зажег фонарик, так как свеча уже
догорела. Коридор был длинный, с высоким
потолком. Было здесь еще более сыро и холодно. Пахло
плесенью.
Он уже было собрался идти, как вдруг услышал
далекий шум прибоя. Шум приближался; было слышно,
как, дробясь, волны разбиваются о прибрежные камни,
накатываются на песчаную отмель и, шипя, уползают
обратно, чтобы через минуту-другую снова наброситься
на берег в пенной ярости. Наконец рокот прибоя умолк,
и теперь слышался тихий, убаюкивающий напев ветра
в снастях парусника...
Не будь Яша знаком с катакомбами, он бы
испугался, решив, что вышел к морю или море проникло в
подземелье. Но Яша знал, что это пели пористые камни
ракушечника и что их песни напоминают звуки прибоя.
Эта иллюзия близости моря всегда пугала тех, кто
впервые попадал в катакомбы и неожиданно оставался
наедине с их обманчивой тишиной. Когда-то,
давным-давно, Черное море занимало большую площадь и район
территории катакомб был частью морского дна. Со
временем море отступило. А камни, словно тоскуя о нем,
зовут его обратно, вспоминая те времена, когда над
ними гуляли морские бури и штормы,
Оргаино-приглушенная песня камней наполняла