Выдавайте тех, кто имеет террористические, шпионские или
саботажные задания, а также тех, кто скрывает оружие».
Треск автоматных очередей... Топот... Взрывы... Огни
пожаров.
Под предлогом поисков оружия оккупанты
врываются в квартиры —насилуют, убивают. И грабят. Тащат
все, что только можно утащить, — одежду, обувь,
посуду, мебель, музыкальные инструменты. Тех, кто кажется
им подозрительным, расстреливают, не выводя из
квартир...
Восемнадцатое... На Тираспольской площади и на
базарах появляются виселицы...
Девятнадцатое... По Люстдорфскому шоссе к бывшим
пороховым складам захватчики гонят толпы людей.
Клубы пыли, солдатская ругань...
Девять длинных приземистых зданий. Каждого, кого
солдаты подводят к порогу, обыскивают, заставляют
снять верхнюю одежду, отнимают часы, кольца.
В складах двадцать пять тысяч человек — старики,
26
женщины, дети. Ограбление закончено. Солдаты
закрывают склады, обливают их бензином и поджигают...
Девять гигантских костров... Вопли... Лай пулеметов...
Двадцатое... Стены домов пестрят строгими,
строжайшими и наистрожайшими указами, приказами и
распоряжениями, за невыполнение или нарушение которых
виновным грозит расстрел. Слово «расстрел»
напечатано аршинными буквами. Так, чтобы оно бросалось
в глаза издалека. Так, чтобы оно преследовало на
каждом шагу. Так, чтобы оно сеяло страх.
Двадцать второе октября. Поздний вечер. Маразли-
евская улица, бывшее здание НКВД напротив парка
имени Шевченко. В нем разместился штаб командования
оккупационных войск. У подъезда и на площади перед
зданием черные роскошные «мерседесы», «оппель-адми-
ралы», «хорьхи» и «оппель-капитаны».
Район Маразлиевской и прилегающих к ней улиц
оцеплен плотным кордоном солдат, ищеек гестапо и
сигуранцы*. В штабе идет совещание командования.
Присутствуют только генералы и высшие офицеры
немецкой и румынской фашистских армий — всего сто
пятьдесят человек... Из подвальных окон здания вырывается
ослепительный огонь... Страшной силы взрыв сотрясает
город. Оседая, горы камней и щебня погребают под
собой «мерседесы», «оппель-адмиралы», «хорьхи», «оппель-
капитаны» и их хозяев...
Война палачам объявлена.
На поиски «диверсионной банды» фашисты бросают
все силы. Для ускорения расследования из Бухареста
и Берлина прибывают специальные группы
следователей. За поимку и выдачу властям «преступников»
обещано колоссальное вознаграждение. Улицы и скверы
пустуют. Ищейки гестапо и сигуранцы врываются
в квартиры, совершают обыски, проводят облавы,
прочесывают квартал за кварталом.
Тюрьмы переполнены. Допросы и пытки ведутся
непрерывно. Днем и ночью. Но напасть на след
подпольщиков фашистам не удается, следствие безнадежно
топчется на месте.
«Кровь за кровь, смерть за смерть!» — такими
листовками в течение одной ночи подпольщики заклеивают
указы и приказы фашистов.
* Румынская военно-следственная полиция.
27
ДОМА
Еще в сентябре семья Гордиенко переехала из двух
маленьких комнаток в опустевшую квартиру напротив.
Над ними в квартире доктора поселился Петр Иванович
Бойко. Высокий, нос с горбинкой, густые вислые брови.
Что за человек, в семье не знали. Говорили о нем
всякое. Но Яша, а вслед за ним его старший брат Алексей
привязались к новому соседу, пропадали у него днями
и ночами.
— Что у тебя за секреты с этим длинным? — с
тревогой спрашивала мать.— Ты к нему совсем переселился!
— Какие там секреты! — отмахивался Яша. —
Слесарить нас с братом учит.
— А ему от этого какая прибыль?
— Мастерскую открыть хочет, чинить кастрюли,
сковородки, а нас в помощники возьмет, подработаем.
Но мать не успокаивалась.
— Скрытничает, таит от нас что-то, — жаловалась
она мужу. — Поговорил бы ты, отец, с ним, отругал.
— А за что же, мать, ругать-то? — хмурился отец.
— Да странно как-то все. Мореходку эвакуировали,
а он остался. Почему? Чует мое сердце, неспроста это.
— Верно: неспроста, —соглашался муж. — Придет
время, сам скажет, что к чему. В одном я, мать, уверен:
своих детей мы воспитали правильно.
С трудом поворачивая голову, Яков Яковлевич
смотрел на стену, где висели старые фотографии. Его взгляд
задерживался на одной из них. Вот он —матрос
революционного броненосца «Синоп» Гордиенко! Лихо
сдвинута бескозырка, на черной ленте — имя корабля.
Веселые глаза, удаль в лице, пышные боцманские усы.
Десять лет плавал он на «Синопе». Где только не
побывал, какие моря, страны не перевидал... А пришла
революция — стал матрос Гордиенко красным
пулеметчиком. Бил и гайдамаков, и деникинцев, и махновцев!
Эх, сейчас бы ему той удали и молодой силы!..
Матрена Диомидовна как бы догадывалась, о чем
думает муж, говорила с опаской:
— Лишь бы со шпаной не связался. Да еще этот
Бойко, что за человек — бог его знает. Нехорошо
говорят о нем. Будто был в строительном батальоне, а
потом утек оттуда. Будто жену с сыном бросил,
любовницу завел...
28
— Да все это злые люди треплют, а ты и
повторяешь. Яшка наш — парень с головой, твердый, плохому
человеку не доверится...
Но мать все это не убеждало. Она плакала ночами,
днем в тревоге металась от окна к окну, выглядывала
во двор, прислушивалась к шагам за дверью.
— Чисто Иисус Христос с креста снятый! — с ужасом
воскликнула она, когда Яша появился на пороге после
трехдневного отсутствия.— Нас бы с отцом хоть пожалел.
— Алексей знал, где я, — ответил Яша, смущенно
топчась на пороге.
— Да он сам под утро явился. Господи, с ума я с
вами сойду. Ты бы им что сказал, — обратилась она
к мужу.
Отец — небритый, с заострившимся носом и впалыми
щеками — лежал на кровати и, о чем-то думая, смотрел
в потолок на паутину трещин.
— Хватит, мать! Кажись, все уже переговорили,—
сказал он сурово. — Они уже взрослые, что к чему, им
виднее. Я бы на их месте тоже без дела не сидел.
Мать поднесла к глазам угол передника, ушла в
другую комнату.
— Где же ты все-таки был? — шепотом спросила
Нина.
Она поливала Яше из большого медного чайника —
водопровод не работал, — и все охала, рассматривая на
теле брата ссадины, царапины, синяки.
— Где был, там уже нет, — ответил Яша. — Много
будешь знать— скоро состаришься.
— Думаешь, я такая глупая, что ни о чем не
догадываюсь, да?
— Интересно...
— Очень интересно, — не унималась Нина. — Почему
ребята к вам с Лешкой зачастили? Какие такие у вас
секреты? Зачем вы с Лешкой вроде отделились от нас
и все в докторской квартире ошиваетесь? Разве тут
места мало?
— Лей же, ну! — приказал Яша громкой — тише,
чтобы не слышал отец: — Можешь ты не орать на весь
дом? И вообще...
— Что вообще?! — вскинулась Нина и окатила
брата холодной водой так, что струйки побежали по спине
за пояс, и он завертелся волчком. — Разве неправду я
говорю? И еще: что это на чердаке вы прячете, а?
29
— На чердаке?! — Яша мгновенно выпрямился.—
Ты лазила на чердак?
На чердаке, забитом разной рухлядью, была
спрятана запасная рация партизанского отряда, и Яша
отвечал за ее сохранность. «Эту вещь, — наказывал ему
Бадаев,— береги как зеницу ока». О рации на чердаке в
их группе не знал никто.