— Для этого ей кричать больше двенадцати раз,— заметил Mopp,— вам и псевдониму. Утомится. Околеет, чего доброго.
— Что вы прицепились: псевдоним, псевдоним! — возмутился Стэннард.— Ни разу в жизни я не солгал ни в одной печатной строке. Ни в тех, что подписывал настоящим именем, ни в тех, что псевдонимом.
— Тогда зачем же он вам?— спросила Мэри, ставя на стол блюдо с банановыми лепешками.
— Я же не получаю миллион долларов в год, как господин Кларк. Приходится подрабатывать. И потом, поймите,— принялся объяснять Стэннард.— Вот факт: подали банановые лепешки. Стэннард сообщает: «Подали банановые лепешки. Весь мир приветствует их». Это в пробанановые газеты. Но ведь есть антибанановые, антилепешковые. Для них Дуглас: «Подали банановые лепешки. Весь мир возмущен». Вот. Но ведь лепешки есть! Банановые! Их подали! Все!
— Ну, а мир?— спросил Максвелл.— Приветствует он все-таки или возмущен?
— А мир... Миру, мой дорогой, абсолютно плевать — подали лепешки на острове Баланг, не подали. У каждого свои заботы.
— Ешьте, ешьте, — примирительно сказал Астахов,— банановые лепешки продлевают жизнь. Здесь такое поверье.
— Это верно,—согласится Mopp.— Едим их второй день, а кажется — второй год.
В саду возле стены Игорь испуганно смотрел на человека, лежавшего на спине.
— Что с тобой?
— Ничего,—ответил Абу.— А что?
— Глаза закрыты.
— Дождь.
— Давай я тебя вытащу.
Игорь протянул было руки, чтобы схватить Абу за плечи, но тот сказал:
— Слушай, меня прислали к тебе.
— Ко мне?—удивился Игорь.
— Ну, в общем-то, к журналистам, но через тебя...
— Что-нибудь болит? — обеспокоился Игорь.—Ранен, что ли?
— Нет, просто ногу подвернул. Ладно, пустяки. Слушай, пилот, который с ними летел, ну знаешь — Гасид, он говорит, что они, кажется, ничего ребята. Слушай, надо сделать — пусть подпишут телеграмму такую же, как в первую ночь. Я отнесу, мы отправим.
— Из джунглей?!
— Не твое дело. Доставят куда надо. Пусть только подпишут. Через день будет в Нью-Йорке...
— Они разные, Абу... Наверное, теперь уже не все подпишут.
— Хорошо бы этот их телевизионный...
— Кларк?
— Наверное...
— Когда это нужно?
— Когда — сейчас это нужно!
— Но это же не сразу...
— Я понимаю, что не сразу. Ничего, иди, я полежу. Хоть всю ночь... Только бы уйти до рассвета...
— Проползи вот туда под брезент...
— Слушай, иди скорей, время дорого...
Игорь встал. И осторожно, прижимаясь к стене, пошел обратно.
Журналисты в холле расселись за столом,
— А где мадемуазель Габю?— спросил, взглянув на пустой стул рядом с Морром. Астахов.
Mopp в ответ лишь пожал плечами — его это не интересует.
— Молодого человека, кажется, тоже нет,— сказал Стэннард невинно.— Очень милый у нашего хозяина сын. Умен, воспитан...
— Меня больше волнует, где господин Калишер...—заметил Кларк.
— Продукты обещал,— вспомнил Астахов.
— Это переживем,— зло сказал Mopp.— Плохо, когда пища на столе лучше, чем люди за столом. А с банановыми лепешками все-таки есть какая-то гарантия. Не можем же мы быть хуже этой дряни! А, Дуглас? То есть, простите, Стэннард...
— «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет»,— смеясь, пропела Мэри и погладила Стэннарда по лысине.
— Что это?—удивился тот,
— Он меня научил,— Мэри кивнула на Астахова.
— Старинная русская солдатская,— улыбнулся тот.
— В переводе означает: птичкам живется грустно,— добавила Мэри.
— Интересно, что русский солдат думает обо всем этом?— сказал Максвелл.
— Я никогда не был солдатом,— ответил Астахов,
— Сразу полковником родились?..— проворчал Mopp, поднялся из-за стола и ушел наверх.
— А действительно интересно,— поддержал Максвелла Кларк.— Вы ведь давно здесь живете...
— Я ни во что не вмешиваюсь... Живу, и все,— сказал Астахов.
— Но есть же у вас свое мнение — где тут правда, а где ложь.
— Правда?— усмехнулся Астахов.— Знаете притчу: послали люди человека правду искать. Тысячу верст шел, измучился совсем, состарился. Наконец, на высокой горе в мраморном дворце видит — сидит на золотом троне правда. Закрытая парчовым покрывалом. Подошел к ней, сбросил покрывало и видит: страшна правда как смертный грех. Испугался человек, спрашивает ее: «Что ж мне теперь людям-то сказать?» А правда тихо ему так, на ушко: «А ты, говорит, соври людям». Вот...
— А не срывай покрывала, не срывай,— подал голос Стэннард.