— Да тут и лететь-то всего два часа,— сказал летчик.
— Боже мой, два часа! — завала глаза к небу Катлен.
Mopp дотронулся до обшивки самолета и принялся дуть на палец.
— Если мы не взлетим немедленно,— сказал он,— то через пять минут превратимся в печеную «совесть мира». Кто-нибудь когда-нибудь пробовал запеченную совесть?
— Преснятина,— предположил Стэннард.
— А получше драндулета нам не нашлось?— спросил Максвелл.
— Драндулеты получше сейчас нужны для другого,— строго ответил пилот,— вы же знаете, какое у нас положение.
— Два часа до столицы,— примялся считать Максвелл, глядя на часы,— час пересадка, еще десять часов до Нью-Йорка, час от аэродрома до города, час на мытье шеи. Наша пресс-конференция через восемнадцать часов.
— Д о л ж н а быть — поправил суеверный Стэннард.
— Я двадцатый,— сказал пилот в микрофон.— Прошу разрешения на взлет. Прием.
Диспетчер в здании аэропорта взглянул на летное поле, на безоблачное жаркое небо и ответил в свой микрофон:
— Двадцатый. Взлет разрешаю.
У стеклянных дверей скромного здания аэровокзала стоял человек, национальность которого трудно было бы определить. Его можно было принять и за европейца-южанина и за местного. Звали его Билл Фарадж. Фарадж видел, как игрушечный самолетик разбежался по взлетной дорожке, замелькав разноцветными ленточками и тряпочками, и поднялся в воздух. Он подождал, пока самолетный крест вначале стал крестиком, затем растаял в небе. После этого быстро прошел к стойке, над которой висела вывеска «Телеграф и телефон», сунул голову о пластмассовую полусферу на стене, похожую на открытую пасть льва, снял трубку телефона, висевшего там, и набрал номер.
В салон командира крейсера нашел морской офицер и, откозыряв, сообщил:
— Они улетели.
— Это точно? — спросил Седьмой, поднимаясь со стула. — Ошибки быть не может?
— Визуальные данные продублированы. Они в воздухе уже восемь минут.— Офицер посмотрел на часы.— Через десять секунд выйдут из зоны по северному направлению.
— Ну что ж, начнем? — Седьмой оглянулся на командира крейсера.
Тот поднялся со своего места.
Седьмой нажал кнопку переговорного устройства и сказал в микрофон довольно буднично:
— «Глобус». Десятисекундная готовность.
На разных мониторах замелькали цифры — 10... 9... 8...
— 7... 6... 5...
В кабине пилота военного самолета — 4... 3... 2...
В кабинете директора ЦРУ... — 1.. 0...
И сразу забурлила вода под кормой десантного судна. По взлетной дорожке разбежался и поднялся в воздух десантный самолет. За ним выруливал следующий.
Вдоль ребристой стены фюзеляжа сидели рядком парашютисты От каждого тянулся шнур к проволоке под потолком. Судя по лицам, десантники были из местных. Однако они были разбиты на пятерки. Пятеро местных, затем американец, снова пятеро местных и снова американец.
— Минутная готовность, — скомандовал штурман в микрофон.
Игрушечный самолетом, в котором летели журналисты, вдруг затрясло, как таратайку на ухабах.
— Что случилось? — спросил задремавший было Кларк.
— Грозовой фронт,— сказал пилот
— Вам разве не давали погоды? — спросил Кларк.
— Дали,— мрачно усмехнулся пилот. Только метеорологи — народ скрытный. Жене — и то правды не скажут.
Самолетик тряхнуло сильней. За иллюминаторами молния распорола темное небо. Журналисты тревожно прильнули к стеклам. По ним ползли водяные струи.
— Н-да, ничто так не украшает газетную полосу, как хороший некролог,— задумчиво сказал Стэннард.
— Ну, из нас слепят шикарный,— потирая ушибленную голову, отозвался Mopp. — Украшение для всех солидны газет. Интересно, сколько отвалят полос?
— Не обольщайся,— сказала Катлен. — Кларку — полосу. Максвеллу — три колонки, всем остальным — сто строк.
— У русских есть такое понятие — «братская могила»,— сказал Кларк,— это будет братский некролог.
— Жаль, я не оставила в редакции фотографию, где я в зеленой шляпке,— сказала Катлен.
Так они острили, не очень представляя себе размеры опасности, а не на шутку встревоженный пилот твердил в микрофон:
— Я двадцатый... Вызываю триста... Я двадцатый... Вызываю триста... Прием...
— Здесь триста, — раздался в ответ металлический голос, прерываемый разрядами, —вас плохо слышно, вас плохо слышно, здесь триста. Прием.
— Я двадцатый, попал в грозу, попал в грозу!—кричал пилот...