Минуя слѣдующіе разсказы – «Порывъ», «Прекрасная Клена», «Загадка», какъ бы иллюстрирующіе это мертвое настроеніе неподвижной жизни, перейдемъ къ центральной повѣсти сборника «Безъ дороги», гдѣ отрывочныя настроенія предыдущихъ разсказовъ слагаются въ опредѣленную и выдержанную картину опустошенной души. Предъ нами два типа – вѣковѣчные, старые типы русской интеллигенціи: онъ – уже истрепанный жизнью, извѣрившійся въ «великія слова» и «имена» и сознающій себя въ этой жизни «безъ дороги»; она – вся трепетъ и ожиданіе, уже воспріявшая въ себя отраву «книжной проповѣди» о подвигѣ и готовая ринуться по первому указанію. Ей нуженъ «вождь» и «пророкъ», за которымъ она могла бы слѣпо пойти, а онъ, умудренный опытомъ жизни, прежде всего не вѣритъ всякимъ вождямъ и всему, что отдаетъ пророческими упованіями. Можно бы подумать, что изъ столкновенія этихъ двухъ типовъ разыграется обычная любовная драма, какихъ тысячи заполняютъ русскую литературу, и тогда въ повѣсти г. Вересаева мы бы имѣли тысяча-первую, можетъ быть и хорошо написанную, но не вносящую ничего новаго. Авторъ гораздо самостоятельнѣе и оригинальнѣе.
Драма разыгрывается и гораздо ужаснѣе всякихъ любовныхъ перипетій. Предъ нами драма одного изъ русской интеллигенціи, захваченнаго жизнью врасплохъ въ тягостную минуту переходной эпохи, когда старое нажито, истрепано въ конецъ, а новое еще даже не мелькнуло вдали.
Повѣсть написана въ видѣ дневника, и герой самъ раскрываетъ «корни и нити» душевнаго разлада, который неминуемо долженъ былъ привести къ тому или иному трагическому концу. Больной и усталый онъ попадаетъ въ деревню, въ родственную ему дружную семью, жизнерадостная молодежь которой, еще не оперившаяся и не испробовавшая себя въ жизни, но кипящая всѣми силами нетронутой молодой души, вызываетъ невольное сравненіе, заставляетъ оглянуться назадъ и подвести итоги его собственному прошлому. Эти итоги неутѣшительны.
«…Да, мало хорошаго вспомнишь за эти прожитые три года. Сидѣть въ своей раковинѣ, со страхомъ озираться кругомъ, видѣть опасность и сознавать, что единственное спасеніе для тебя – уничтожиться, уничтожиться тѣломъ, душою, всѣмъ, чтобы ничего отъ тебя не осталось… Можно ли съ этимъ жить? Невесело сознаваться, но я именно въ такомъ настроеніи прожилъ всѣ эти три года. «Зачѣмъ я отъ времени зависѣть буду? Пускай же лучше оно зависитъ отъ меня». Мнѣ часто вспоминаются эти гордыя слова Базарова. Вотъ были люди! Какъ они вѣрили въ себя! А я, кажется, настоящимъ образомъ въ одно только и вѣрю, это именно въ неодолимую силу времени. «Зачѣмъ я отъ времени зависѣть буду»! Зачѣмъ? Оно не отвѣчаетъ; оно незамѣтно захватываетъ тебя и поведетъ, куда хочетъ; хорошо, если твой путь лежитъ туда же, а если нѣтъ? Сознавай тогда, что идешь не по своей волѣ, протестуй всѣмъ своимъ существомъ, оно все-таки дѣлаетъ по своему. Я въ такомъ положеніи и находился. Время тяжелое, глухое и сумрачное со всѣхъ сторонъ охватываетъ меня, и я со страхомъ видѣлъ, что оно посягаетъ на самое для меня дорогое, посягаетъ на мое міросозерцаніе, на всю душевную жизнь… Гартманъ говоритъ, что убѣжденія наши – плодъ «безсознательнаго», а умомъ мы лишь подыскиваемъ къ нимъ болѣе или менѣе подходящія основанія; я чувствовалъ, что тамъ гдѣ-то, въ этомъ неуловимомъ «безсознательномъ», шла тайная, предательская, невѣдомая мнѣ работа, и что въ одинъ прекрасный день я вдругъ окажусь во власти этого «безсознательнаго». Мысль эта наполняла меня ужасомъ: я слишкомъ ясно видѣлъ, что правда, жизнь – все въ моемъ міросозерцаніи, что если я его потеряю, я потеряю все.
То, что происходило кругомъ, лишь укрѣпило меня въ убѣжденіи, что страхъ мой не напрасенъ, что сила времени – сила страшная и не по плечу человѣку. Какимъ чудомъ могло случиться, что въ такой короткій срокъ все такъ измѣнилось? Самыя свѣтлыя имена вдругъ потускнѣли, слова самыя великія стали пошлыми и смѣшными; на смѣну вчерашнему поколѣнію явилось новое, и не вѣрилось, неужели эти – всего только младшіе братья вчерашнихъ? Въ литературѣ медленно, но непрерывно шло какое-то общее заворачиваніе фронта, и шло вовсе не во имя какихъ-либо новыхъ началъ,– о нѣтъ) Дѣло было очень ясно: это было лишь ренегатство,– ренегатство общее, массовое и, что всего ужаснѣе, безсознательное. Литература тщательно оплевывала въ прошломъ все свѣтлое, хорошее, но оплевывала наивно, сама того не замѣчая, воображая, что поддерживаетъ какіе-то «завѣты»; прежнее чистое знамя въ ея рукахъ давно уже обратилось въ грязную тряпку, а она съ гордостью несла эту опозоренную ею святыню и звала къ ней читателя; съ мертвымъ сердцемъ, безъ огня и вѣры, говорила она что-то, чему никто не вѣрилъ»…