========== 1. The First One ==========
22 ДБЯ, остров Варыкино, Набу.
— Дурацкое платье, — сквозь зубы бормочет Энакин, тщетно пытаясь справиться с массой потайных блестящих и прозрачных застежек и крючков, на которые она почти наглухо застегнута.
— Я думала, тебе понравится, — обиженно говорит Падме. — Заказала у лучшего придворного модельера, чтоб быть самой красивой для тебя в этот день.
— А я говорю, платье дурацкое, — похоже, он начинает немного злиться. — Почему нельзя было надеть то синее свободное, без застежек, в котором ты приехала?
— Потому что на свадьбу невеста всегда одевает белое. Это символизирует ее …эмм, ну в общем… — Падме выбирает слово.
Энакин пристально смотрит на нее, отпустив (с некоторым усилием над собой) на секунду платье.
— Ее — что?.. — с полуублыбкой спрашивает он.
— Ну…в общем, это такой символ, традиция, — так и недоговаривает Падме, легонько стукнув его кулачком по лбу. — Синий цвет не подходит.
— Зато оно легко снимается, — беззастенчиво отвечает ее молодой муж и еще раз с силой дергает что-то в ее наряде, тут же морщась от неприятного ощущения. Падме ойкает и берет его за руку.
Энакин дует на сломанный ноготь с раздосадованной гримасой. Падме, залюбовавшись, надолго задерживает на нем взгляд. Какой у него сейчас трогательный и наивный вид, как он похож на того мальчика… и не скажешь, что это тот самый герой … будущий рыцарь-джедай, отважный участник столкновений с клонами…
— Все, хватит. Это придумано явно не для молодоженов с протезами вместо нормальных ногтей и пальцев. Где мой сейбер? — его решительный голос отрывает молодую от воспоминаний и грез, когда холодная рукоять меча в его руке касается ее спины под платьем.
«Что? Не зарежь меня случайно!» — замирает на ее губах.
Но прежде чем она произносит хоть слово, Энакин делает одно легкое движение сейбером к себе. Падме успевает только ахнуть и слегка прикрыться руками. То, что осталось от ее платья и изысканного нижнего белья, соскальзывает на пол. На ней — только нить с маленькой подвеской. Его подарком.
— Вот так, — довольный собой, смотрит он, широко улыбаясь. — Так ты выглядишь гораздо лучше. Шшш, хватить стесняться, ты что?
Энакин берет ее руки и отводит в стороны, прижимая ее, обнаженную, к себе, неожиданно властно и чувственно. Его поцелуй жадный и горячий — не такой, как на свадебной церемонии. И от него не может укрыться то, как Падме краснеет жаркой волной.
Прервав объятие, Энакин быстро шепотом на ухо задает ей короткий вопрос. Молодая жена, щеки которой окончательно становятся пунцовыми, опускает глаза и, наконец, едва заметно кивает. Выражение лица Энакина делается победно-многозначительным.
— Ты не пожалеешь, что это так, — горячий шепот словно обжигает ее щеку. Кончиком языка он проводит от мочки ее уха до ямки ключицы.
— Хочу видеть тебя тоже, — тихо, еле слышно произносит она, поднимая взгляд. Ошеломленная, почти лишенная слов натиском его страсти.
— Пожалуйста. — Он улыбается, развязывая пояс. Падме быстро проводит рукой под его робой, ощущая, как возбужденно играют его мускулы и в бешеном ритме колотится сердце. Он тоже взволнован.
Несколькими движениями с ее помощью Энакин избавляет себя от одежды, и у Падме вырывается сдавленный возглас. О Сила… как он прекрасен… и как волнует, опьяняет мысль о предстоящем.
Энакин глядит на девушку, охватывая, окутывая ее своей страстью. Это ощущение от его взгляда теперь намного сильнее, чем-то, когда он сопровождал Падме на Набу как телохранитель. Оно надвигается на нее, как волна, пронзительное, немного пугающее и вмесет с тем манящее.
— Всегда мечтал сделать это, — произносит он слегка хриплым голосом, притягивая Падме к себе и сдавливая немного грубовато ее ягодицы. Прикосновение его тела, горячего и твердого во всех смыслах, пробуждает в ней что-то новое, неизведанное, сводит с ума.
Энакин целует ее, покачивая в объятии, поглаживая своей живой рукой грудь, сжимая соски, жадно, чувственно. Его взгляд проникает в мысли, в душу, а рука скользит все ниже, изучая самые сокровенные реакции ее тела. Молодая жена словно растворяется в его страстных ласках, стараясь не думать, откуда у будущих джедаев такие познания и умения.
Энакин увлекает ее на постель, не отрываясь, не прерывая такой стыдной, такой сокровенной ласки. Его лицо, его губы, повторяющие главное, самое важное, и все незначительно. Так непривычно и маняще ощущение тяжести его тела, касания кожи, которая словно плавится при каждом их движении. Боль, пронзающая ее, утихает на мгновение, когда юноша закрывает ей рот очередным страстным поцелуем, постепенно сменяясь с каждым его горячим толчком пронизывающим, острым, охватывающим все ее существо чувством наслаждения. Пальцы Падме скользят по спине Энакина, хватают, комкая, шелковое постельное белье, сжимаются в кулаки от этого заполняющего весь мир чувства. Она начинает двигаться в его темпе, жаждущая всецело принадлежать ему, повторяя:
— Еще, о Эни, еще… — чувствуя, как он, крепко сжав ее ягодицы, входит полностью и со сдавленными неразборчивыми словами изливается в нее.
Так вместе они достигают сладчайшего пика удовольствия, которых будет еще не один и не два в этой ночи, прекраснейшей в их жизни.
Ночи, когда она наконец почувствует его желание, так долго сдерживаемое, во всей мощи. Энакин владеет ею полностью. Так будет всегда, всю ее жизнь. И это — лучшее, что она могла бы хотеть.
…— Что ты сказал сейчас и на каком языке? — толкает легонько Падме мужа в плечо через несколько секунд.
— Лучше тебе не узнавать, — улыбается Энакин, закинув руки за голову. — Считай, что это было «Я тебя люблю».
***
Проснувшись первой, Падме медленно открывает глаза и осторожно выскальзывает из-под руки еще спящего мужа. После утреннего душа молодая женщина на цыпочках подходит к туалетному столику и долго смотрит на свое отражение в зеркале.
Припухшие губы, множество отметок от поцелуев на шее и груди. Энакин совсем не пытался сдерживаться вчера. Ей долго придется теперь носить шарфики и платья с высокими воротниками. Впрочем, его шея и особенно спина, наверное, сейчас выглядят не лучше… Падме чуть стыдливо улыбается, прикрывая лицо рукой.
Ее снова бросает в краску и в груди становится горячо при воспоминании о тех словах, что он шептал ей ночью. Таких невозможно бесстыдных и откровенных, таких обжигающих, опьяняющих страстью. От того, что она делала, повинуясь его желанию, полному не только нежности, но и неожиданной для нее властности.
Еще сильнее бросает в жар мысль о его поразительной мужской мощи и неутомимости, о которой напоминают тянущие мышцы ног и словно пульсирующий тугой комок внизу живота. Горло перехватывает от этого бесконечно стыдного воспоминания и бесконечного желания скорее продолжить открывать новые, познанные в эту ночь благодаря ему удовольствия.
— Иди ко мне, Падме — слышит она за спиной, спокойно-ласковое, требовательное, ожидающее. — Мы остановились на самом интересном месте вчера.