— Так ты хочешь, чтобы я накормила за тебя Говарда, прежде чем уйду?
— Да все нормально. Я сам им займусь, — и когда Элизабет двинулась к выходу, он добавил: — Просто поразительно, как быстро все они приспособились к этому фокусу с пипеткой. Почуют запах молока и сходят с ума. — Да что же это он делает, пытаясь удержать ее здесь? Это безрассудно, но остановиться Майкл не мог. — Мне больше не приходится придерживать их, напротив — я должен стараться не дать им гоняться за пипеткой к чашке с молоком.
Прошло еще несколько секунд, прежде чем Элизабет заговорила. И когда это произошло, глаза ее смотрели как-то странно, отсутствующе.
— Я только что вспомнила одну вещь, о которой и думать не думала уже давным-давно, — с видимым страхом сказала она. — Когда я была совсем маленькой, в одном доме, где мы остановились, я нашла котенка. Это был такой полосатик: черный, оранжевый и белый, и лапки тоже белые-белые. Мой отец сказал, что я не могу оставить его, только я не послушалась. Я украдкой выносила ему еду. А потом, однажды ночью... было так холодно... я испугалась, что котенок замерзнет, если я оставлю его там, снаружи. Я дождалась, пока все легли спать, а потом принесла его в дом и положила с собой. — Она вздрогнула и обхватила себя за плечи руками. — Я решила взять его только на одну ночь. Я никогда больше и не собиралась делать этого.
Майкл замер, слушая ее рассказ. Она внезапно замолчала, как-то странно уставившись в угол, где стояла коробка с котятами.
— И что же случилось?
Она несколько раз потрясла головой, словно пытаясь избавиться от наваждения.
— Котенок стал кричать. Я пыталась успокоить его, но он, должно быть, проголодался. Вошел отец и поймал нас. — Миновало несколько секунд, прежде чем она продолжала. Голос ее был безжизненным и сдержанным. — Он заорал на меня, сказал, что если плохие парни найдут нас и всех наших друзей пристрелят, то это я буду виновата.
Плохие парни, которые пристрелят их друзей?! Да Что же это за отец такой, который говорит своему ребенку подобные вещи? Майкл посмотрел на Элизабет и увидел маленькую испуганную девочку.
— Он заставил тебя выбросить этого котенка?
Вместо ответа Элизабет взяла прядку волос и принялась накручивать ее на палец. И, как будто ноги больше не держали ее, медленно осела на пол. Там она и осталась, не двигаясь, плотно подтянув колени к груди.
А Майкл сердцем чувствовал, что ему совсем не нужно слышать то, что должно сейчас последовать. И когда Элизабет в конце концов все-таки снова заговорила, ему пришлось напрячься и выслушать ее.
— Он сказал, что меня надо проучить... что это очень важно. Что я должна понять, если есть какие-то правила, а я их нарушаю, то тогда непременно произойдут страшные вещи. А потом... он заставил меня положить на котенка мою подушку. И я должна была так и держать подушку, пока котенок не перестал кричать. Отец сказал, что я помогаю котенку заснуть. Но я, должно быть, не поверила отцу, потому что ему пришлось прижимать мои руки к подушке.
Майкл содрогнулся от такой жестокости.
— А сколько тебе было лет, когда это случилось?
Элизабет нахмурилась.
— Не знаю. Наверное, четыре или пять. Я думаю, это было тогда, когда мы жили в Бостоне, — она сидела совершенно спокойно, взгляд ее был устремлен на стену напротив. — Или, возможно, в Нью-Йорке. Много-много лет назад. Как же это я могла забыть такое?
И она снова погрузилась в раздумье. Он сказал:
— Я читал, что у детей есть такой внутренний механизм защиты, который включается, когда надо оградить их от очень уж плохих вещей.
— Бог мой, интересно, а что же еще я забыла?
— А ты уверена, что действительно хочешь все вспомнить? — осторожно спросил он.
— По всей вероятности, не хочу, — призналась она.
— Твой отец, что же, был болен?
«Да это же и не детство было вовсе», — думал Майкл, пытаясь представить жизнь Элизабет.
— Нет, — ответила она, — не думаю... Ах, ты хочешь спросить, не был ли он психически больным?
— Ну, это объяснило бы его поведение.
— Он и моя мать принимали наркотики, но тогда все, у кого мы когда-либо останавливались, тоже делали это. Не могли же все они быть сумасшедшими.
Теперь Майкл по-настоящему растерялся. Ничто из того, что она рассказывала ему, не соответствовало облику той женщины, которую описывал Амадо.
— Как я понимаю, ты много раз переезжала.
— Да, каждую пару месяцев. А был как-то случай, когда в течение недели мы каждый день меняли дома.
Майкл чувствовал: пора прекратить расспросы. Но он хотел узнать, кто же преследовал ее отца, вынуждая его все время быть в бегах. Но спросил он совсем другое:
— И вы вот так переезжали с места на место, даже когда ты пошла в школу?
— Я не ходила в школу, пока не переехала жить к своей бабушке.
— А как же ты...
— Меня учила моя мать или какая-нибудь из других женщин, с которыми мы жили.
— Твой отец был коммивояжером?
Майкл едва не застонал от откровенной глупости этого вопроса.
Элизабет озадаченно посмотрела на него.
— Коммивояжером?
— Ну, мне просто интересно, почему вы так часто переезжали.
Она провела рукой по лбу.
— Почему я это делаю? Я никогда не рассказывала о своей семье. Не понимаю, что заставило меня разоткровенничаться перед тобой?
— Ну, вообще-то друзья рассказывают друг другу о себе, — подсказал он.
— Ты меня не слушаешь, Майкл, — в ее голосе почти отчетливо слышалась безнадежность. — Когда я сказала, что никогда не рассказывала о своей семье, я имела в виду — никогда.
— Может быть, это все из-за котят.
Она еще крепче обняла колени.
— И это нормально?
— Что нормально?
— То, что я рассказала тебе. Боже мой, я совсем сошла с ума. Что со мной происходит?
— Элизабет, чего ты боишься?
Она колебалась, в голове был какой-то сумбур.
— Честно?
— Разумеется.
— Если ты узнаешь, кто я на самом деле, то нашей дружбе конец.
— Но это же бред!
— Я знаю, что говорю. Раньше такое уже случалось. Множество раз.
Майкл приподнял Говарда и пристроил его на подушку. Потом дотянулся до своих джинсов, натянул их и сел рядом с ней на полу. Вначале он боялся касаться ее, боялся, что она испугается и уйдет. Но когда он посмотрел на Элизабет, жалость затопила его сердце. Он обвил ее рукой и притянул к себе.
— Не существует ничего такого, что оттолкнет меня от тебя.
— А что, если я маньяк-убийца?
— В самом деле?
— Нет.
— Мы можем спорить на эту тему всю ночь напролет. Но ты можешь довериться мне. Или ты боишься, что, если расскажешь, я не смогу сохранить твою тайну?
Она не ответила.
— Элизабет, следующий шаг за тобой. Я не собираюсь насильно толкать тебя к тому, чего ты не желаешь делать.
В большей степени себе самой, чем Майклу, Элизабет сказала:
— Доверившись, я могу слишком много потерять и мало выиграть.
— Тогда не рассказывай ничего. Пусть все остается как было, забудем, что сегодняшняя ночь вообще была.
— И ты действительно сможешь забыть?
Ему даже и подумать-то было страшно, что он мог бы сделать и, конечно, сделал бы ради нее.
— Да, — ответил он без колебания.
Прошло еще несколько длинных минут. Никто из них не говорил ни слова. Наконец Элизабет спросила:
— Ты когда-нибудь слышал об Анне и Билле Кэйвоу?
Эти имена были ему знакомы, но Майкл не мог вспомнить, где он слышал их.
— По-моему, да, но я не уверен.
— Они были членами одной радикальной группы, которая взрывала военные базы и грабила банки в семидесятые годы.
— Да, теперь я вспомнил. На одной из этих баз погибло несколько человек, когда бомба взорвалась раньше условленного времени, да?
Элизабет кивнула.
— Ты хочешь сказать, что Анна и Билл Кэйвоу были твоими родителями?
— Да. Они оставили меня у бабушки, когда мне было десять лет. Если не считать пары поздравительных открыток, отправленных спустя несколько месяцев после моего дня рождения, я больше никогда от них не получала весточки. Я не имею ни малейшего представления, приезжали ли они в Калифорнию, пока их не поймали.