Общеизвестно, что от левого берега Тибра вплоть до Вольских гор жило латинское племя; но в этих горах, по-видимому, оставленных в пренебрежении во время первого переселения, когда еще были свободны равнины Лациума и Кампании, поселилось, как это доказывают вольские надписи, такое племя, которое было в более близком родстве с сабельским, чем с латинским. В Кампании, наоборот, до прибытия греческих и самнитских поселенцев, вероятно, жили латины, так как италийские названия Novla или Nola (новый город), Campani, Capua, Volturnus (от volvere, как Inturna от iuvare), Opsci (работники), как доказано, древнее самнитского нашествия и свидетельствуют о том, что во время основания Кум греками Кампанией владело италийское и, по всей вероятности, латинское племя авзоны. И коренные жители той местности, которая была впоследствии заселена луканами и бреттиями, т. е. собственно так называемые Itali (обитатели страны рогатого скота), причисляются лучшими исследователями не к япигскому, а к италийскому племени; ничто не мешает причислять их к латинскому племени, хотя совершившаяся еще до начала государственного развития Италии эллинизация этих стран и их позднейшее наводнение массами самнитов совершенно изгладили и там следы более древней национальности. И точно так же исчезнувшее племя сикулов ставится древними сказаниями в связь с Римом; так, например, самый древний из италийских историков Антиох Сиракузский рассказывает, что к царю Италии (т. е. Бреттийского полуострова) Моргесу явился беглец из Рима по имени Сикел, а эти рассказы, по всей вероятности, основаны на предположении писателей, что сикулы, жившие в Италии еще во времена Фукидида, были одного племени с латинским. Хотя поразительное сходство некоторых слов сицилийско-греческого диалекта с латинскими и объясняется скорее старинными торговыми сношениями Рима с сицилийскими греками, чем старинным сходством языков, на которых говорили сикулы и римляне, тем не менее все признаки указывают на то, что не только латинская, но, по всей вероятности, также кампанская и луканская земли, т. е. собственно Италия, между заливами Тарентским и Лаосским, равно как восточная половина Сицилии, были в глубокой древности заселены различным племенами латинской национальности.
Участь этих племен была далеко не одинакова. Те из них, которые поселились в Сицилии, в Великой Греции и в Кампании, пришли в соприкосновение с греками в такую эпоху, когда еще не могли устоять против влияния греческой цивилизации, и потому или совершенно эллинизировались, как например в Сицилии, или так ослабели, что без большого сопротивления были подавлены свежими силами сабинских племен. Таким образом, ни сикулам, ни италийцам с моргетами, ни авзонам не пришлось играть деятельной роли в истории полуострова. Иначе было в Лациуме, где греки не заводили колоний и где местному населению удалось после упорной борьбы устоять и против сабинов и против северных соседей. Взглянем же на ту местность, которой было суждено приобрести в истории древнего мира такое значение, какого не имела никакая другая страна.
Еще в самой глубокой древности равнина Лациума была театром громадных переворотов в недрах природы; медленно действующая преобразующая сила вод и взрывы грозных вулканов наваливали слой за слоем той почвы, на которой должен был разрешиться вопрос, какому народу будет принадлежать всемирное владычество. Эта равнина замыкается с востока горами сабинов и эквов, составляющими часть Апеннин; с юга — вздымающимся до высоты 4 тысяч футов высоким горным хребтом вольсков, который отделяется от главной цепи Апеннин старинной областью герников — плоскогорьем Сакко (Треруса, одного из притоков Лириса) и, направляясь от этой площади к западу, заканчивается Террачинским мысом; с запада — морем, которое образует на этих берегах лишь немногочисленные и незначительные гавани; на севере расстилается широкая равнина, переходящая в далекую холмистую страну этрусков и орошаемая «горным потоком» Тибром, вытекающим из умбрских гор, и рекой Анио, вытекающей из сабинских гор. На ее поверхности разбросаны, подобно островам, частью крутые Сорактские известковые утесы с северо-востока, утесы Цирцейского мыса с юго-запада, равно как похожий на них, хотя и менее высокий, Яникул подле Рима, частью вулканические возвышенности с потухшими кратерами, которые превратились в озера, местами оставшиеся в своем прежнем виде и по наше время; самая значительная из этих возвышенностей — альбанский горный кряж, который одиноко возвышается над равниной между вольскими горами и Тибром.
Там поселилось то племя, которое известно в истории под именем латинов, или, как оно было впоследствии названо в отличие от латинских общин, основанных вне этой области, «древних латинов» (prisci Latini). Но занятый им округ Лациума составлял лишь небольшую часть среднеиталийской равнины. Вся страна к северу от Тибра была для латинов чужой и враждебной областью, с жителями которой был невозможен вечный союз или прочный мир, а перемирия, по-видимому, заключались лишь на короткий срок. Тибр с самой глубокой древности был северной границей, и ни в истории, ни в самых достоверных народных сказаниях не сохранилось воспоминаний о том, как и когда установилось это богатое последствиями разграничение владений. В то время, с которого начинается наша история, плоская и болотистая местность на юге от Альбанских гор находилась в руках умбро-сабельских племен рутулов и вольсков; даже Ардеа и Велитры не были коренными латинскими городами. Только средняя часть этой равнины, лежащая между Тибром, предгорьями Апеннин, Альбанскими высотами и морем и образующая площадь почти в 34 немецких квадратных мили, т. е. немного более обширную, чем теперешний Цюрихский кантон, составляла собственно так называемый Лациум, «равнину» 10 , как она представляется нашим взорам с высот Монте-Каво. Там местность довольно ровная, но не плоская; за исключением песчаного морского берега, покрытого наносной землей частью из Тибра, она повсюду пересекается небольшими высотами и даже нередко довольно крутыми туфовыми холмами и глубокими расщелинами, а эти беспрестанные возвышения и понижения почвы образуют зимою в промежутках те болота, которые выделяют испарения во время летней жары и благодаря особенно гниющим в них органическим веществам распространяют злокачественную лихорадку, которая и в древности, как и теперь, была в летнюю пору настоящим бичом того края. Ошибаются те, которые полагают, что причиною этих миазмов был упадок, в который пришло земледелие от дурного управления в последний век республики и при папах; эту причину следует искать в недостаточном стоке вод, который и в настоящее время производит такое же действие, как и тысячи лет назад. Впрочем, не подлежит сомнению, что при интенсивной обработке почвы воздух до некоторой степени утрачивает свою вредоносность, а причина этого еще не вполне выяснена. Отчасти она должна заключаться в том, что обработка верхних слоев земли ускоряет высыхание стоячих вод. Все-таки для нас остается необъяснимым, как могло появиться густое земледельческое население в таких местностях, как латинская равнина и низменности Сибариса и Метапонта, где в настоящее время нельзя найти здоровых жителей и где путешественник неохотно остается на ночь. Но следует помнить, что народ, стоящий на низкой ступени культуры, вообще более чуток к требованиям природы, более способен применяться к этим требованиям и, быть может, также одарен более эластичной физической организацией, которая дает ему возможность уживаться с местными условиями. В Сардинии до сих пор занимаются земледелием при точно таких же природных условиях; там воздух так же вредоносен, но крестьянин спасается от его влияния осторожностью в одежде, пище и выборе самых удобных часов дня для своих работ. Ничто так не предохраняет от aria cattiva, как ношение шерсти на теле и пылающий огонь; этим и объясняется, почему римский поселянин постоянно носил толстые шерстяные одежды и никогда не гасил огня на своем очаге. Что касается всего остального, то эта местность должна была казаться привлекательной земледельческому народу, искавшему мест для поселения; почву легко возделывать при помощи кирки и мотыги, и она дает даже без всякого удобрения урожай, который, впрочем, не особенно велик по италийскому масштабу: пшеница вообще родится сам-пят 11 . В хорошей воде нет избытка, оттого-то каждый источник свежей воды и имел в глазах населения особую ценность и святость.
До нас не дошло никаких рассказов о том, как латины заселили ту местность, которая с тех пор носила их имя, и все наши заключения об этом предмете могут быть только косвенными. Впрочем, некоторых указаний можно доискаться или можно до них добраться путем правдоподобных догадок.
10
Как на это указывают слова
11
Французский статистик Durean de la Malle (Econ. pol. des Romains, 2, 226) сравнивает с римскою Кампанией овернскую Лимань, которая также представляет обширную, изрезанную и холмистую равнину; там верхний слой земли состоит из остатков потухших вулканов — из разложившихся лавы и пепла. Местное население, состоящее по меньшей мере из 2500 человек на каждое квадратное лье, одно из самых здоровых, какие встречаются в чисто земледельческих странах; земельная собственность чрезвычайно раздроблена. Земля обрабатывается почти исключительно человеческими руками с помощью заступа и мотыги или кирки; только в редких случаях употребляется легкий плуг, в который впрягаются две коровы, и нередко случается, что взамен одной из этих коров впрягается жена землепашца. Коров держат с двойной целью — чтобы они доставляли молоко и пахали. Жнут хлеб и косят траву два раза в год; земля не оставляется под паром. Средняя арендная цена за один арпан пахотной земли 100 франков в год. Если бы так же земля была разделена между шестью или семью крупными землевладельцами и если бы вместо мелких хозяев там были наемные управители и поденщики, то Лимань наверно превратилась бы лет через сто в такую же пустынную, всеми покинутую и бедную страну, какою представляется нам в настоящее время так называемая Campagna di Roma.