Пять лет длилась уже война с Серторием, но ни с той, ни с другой стороны не предвиделось еще конца. Государству война причиняла неописуемый ущерб. Цвет италийской молодежи погибал в этих походах от изнурительных лишений. Государственная казна не только была лишена испанских доходов, но должна была еще посылать ежегодно в Испанию на уплату жалованья и снабжение находившихся там армий очень значительные суммы, которые почти невозможно было собрать. Испания, разумеется, пустела и беднела вследствие этой войны, ведшейся с таким ожесточением и часто приводившей к истреблению целых общин, а пышно расцветавшей там римской культуре был нанесен тяжелый удар. Даже города, стоявшие на стороне господствовавшей в Риме партии, переносили невыразимые бедствия; приморские города получали все необходимое при помощи римского флота, а положение верных Риму общин внутри страны было отчаянное. Почти такие же лишения переносила и галльская провинция, — отчасти от наборов в пехоту и конницу, от реквизиции денег и хлеба, отчасти же от тяжелого бремени зимних постоев, которое вследствие неурожая 680 г. [74 г.] стало совершенно невыносимым. Почти всем общинам приходилось искать помощи у римских банкиров и принимать на себя непосильные долги. Как полководцы, так и солдаты вели войну неохотно. Полководцы натолкнулись на противника, значительно превосходившего их талантом, на утомительно упорное сопротивление, на войну, полную серьезных опасностей при далеко не блестящих и с трудом достигнутых победах. Утверждали, что Помпей носится с мыслью добиться отозвания из Испании и назначения на какой-либо более приятный военный пост в другом месте. Солдаты были также мало удовлетворены походом, в котором не на что было рассчитывать, кроме жестоких ударов и незначительной добычи, и где даже жалованье выплачивалось крайне неаккуратно. В конце 679 г. [75 г.] Помпей сообщал сенату, что уже в течение двух лет жалованье не выдается в срок и войско грозит распасться. Римское правительство могло бы, конечно, устранить б ольшую часть этих бедствий, если бы оно решилось вести войну в Испании менее вяло или, лучше сказать, более охотно. Но в основном ни правительство, ни полководцы не были виновны в том, что такой исключительный гений, как Серторий, мог в этих чрезвычайно благоприятных для мятежа и пиратства местах вести малую войну целые годы, несмотря на численное и военное превосходство противника. Конца здесь не предвиделось, и, наоборот, казалось, что серторианский мятеж сольется с другими одновременными восстаниями, что еще более усилит его опасность. Как раз в то время велась на всех морях война с пиратами, в Италии — с восставшими рабами, в Македонии — с племенами, жившими на Нижнем Дунае, а на Востоке царь Митрадат под влиянием успехов испанского восстания решился еще раз испытать военное счастье. Невозможно доказать, что Серторий вступил в связь с италийскими и македонскими врагами Рима, хотя он, несомненно, поддерживал постоянные сношения с марианцами в Италии; зато с пиратами он еще раньше вступил в открытый союз, а с понтийским царем, с которым у него давно уже имелся контакт через посредство находившихся при дворе Митрадата римских эмигрантов, он заключил теперь настоящий союзный договор. Серторий уступил здесь царю подвластные Риму малоазийские государства, — но не римскую провинцию Азию, — а помимо того обещал послать ему пригодного для командования его войсками офицера и известное число солдат, а царь обязывался ему передать 40 судов и 3 тыс. талантов. Мудрые политики столицы вспоминали уже о том времени, когда Италии угрожали с Востока и Запада Филипп и Ганнибал; поговаривали, что новый Ганнибал, завоевав так же, как его предшественник, Испанию своими собственными силами, сможет, подобно ему, прибыть в Италию с испанской армией, и притом раньше, чем Помпей, чтобы, по примеру финикийского полководца, призвать к оружию этрусков и самнитов против Рима.
Но это сравнение было более остроумно, чем правильно. Серторий далеко не был так силен, чтобы возобновить гигантское предприятие Ганнибала. Он погиб бы, покинув Испанию, так как все его успехи зависели от особенностей этой страны и ее народа, да и здесь ему все чаще и чаще приходилось отказываться от наступления. Его поразительное военное счастье не могло изменить качества его войск; испанское ополчение оставалось тем, чем оно было: непостоянное, как ветер и как морская волна, оно то вырастало до 150 тыс. человек, то опять превращалось в горсточку людей, а римские эмигранты были по-прежнему непокорны, высокомерны и упрямы. Те роды оружия, которые требуют продолжительного пребывания в строю, как прежде всего конница, были, конечно, представлены в его армии очень недостаточно. Война постепенно лишала его способнейших офицеров и кадровых ветеранов, и даже самые надежные общины, уставшие от притеснений римлян и злоупотреблений серторианских офицеров, стали обнаруживать признаки нетерпения и колебаться в своей верности. Замечательно, что Серторий, и в этом напоминавший Ганнибала, никогда не заблуждался относительно безнадежности своего положения; он не пропускал ни одной возможности, чтобы добиться соглашения, и каждую минуту готов был отказаться от своей власти, если ему будет позволено мирно жить на родине. Но политическая ортодоксия не знает ни соглашения, ни примирения. Серторий не мог ни пойти назад, ни уклониться в сторону; он должен был следовать избранному им пути, как бы узок и опасен он ни становился.
Ходатайства Помпея, которым придало вес выступление Митрадата на Востоке, имели в Риме успех. Он получил от сената необходимые ему деньги и подкрепления в виде двух свежих легионов. Весною 680 г. [74 г.] оба полководца опять приступили к делу и вновь перешли через Эбро. В результате боев на Сукаре и Гвадалавиаре восточная Испания была отнята у серторианцев; борьба сосредоточилась теперь на верхнем и среднем Эбро, возле Калагурриса, Оски и Илерды, служивших Серторию главными складами оружия. Метелл, более счастливый, чем Помпей, в прежних кампаниях, достиг и на этот раз важнейших успехов. Выступивший опять против него его старый противник Гиртулей был разбит наголову и пал в бою вместе со своим братом, — это была для серторианцев невозместимая потеря. Серторий, получивший известие об этом несчастье, когда он сам собирался напасть на противостоящего ему врага, заколол гонца, чтобы эта весть не вызвала уныния в его войсках, но долго скрывать ее было невозможно. Один город за другим сдавался римлянам. Метелл занял кельтиберские города Сегобригу (между Толедо и Куэнка) и Билбилис (у Калатаюда). Помпей осаждал Палланцию (Паленсия), к северу от Вальядолида, но Серторий выручил этот город и заставил Помпея отступить к расположению войск Метелла; оба они понесли чувствительные потери у Калагурриса (Калагорра на верхнем Эбро), куда устремился Серторий. Однако, уйдя на зимние квартиры — Помпей в Галлию, а Метелл в подчиненную ему провинцию, оба они имели право считать, что оставили за собой значительные успехи; б ольшая часть инсургентов либо покорилась, либо была подчинена силой оружия. Подобным же образом протекала кампания следующего (681) [73 г.] года, когда Помпей медленно, но упорно сужал территорию восстания.