Уход с политической арены человека, которому при данных условиях принадлежало первое место, немедленно привел к установлению такого же отношения политических сил, какое существовало в эпоху Гракхов и Мария. Сулла только закрепил власть сената, но не он даровал ее ему; поэтому власть эта и после падения воздвигнутых Суллой оплотов осталась сперва за сенатом, хотя конституция, на основании которой он правил, была в основном Гракховой конституцией, проникнутой враждебным олигархии духом. Демократия добилась восстановления Гракховой конституции, но без нового Гракха это было тело без головы, а то, что ни Помпей, ни Красс не могли долго служить этой головой, было очевидно, и последние события сделали это еще более ясным. Таким образом, демократическая оппозиция, не имея вождя, который взял бы кормило в свои руки, должна была пока довольствоваться тем, что мешала правительству и раздражала его на каждом шагу. Но наряду с олигархией и демократией теперь снова приобрела значение партия капиталистов, которая во время последнего кризиса была в союзе с демократами; теперь же ее усердно старались привлечь на свою сторону олигархи, чтобы противопоставить ее демократии. Окруженные искательством обеих сторон, денежные тузы не преминули использовать преимущества своего положения и добились возвращения им постановлением народного собрания единственной из их прежних привилегий, которой они еще не вернули себе, а именно, выделенных в театре для всаднического сословия четырнадцати скамей (687) [67 г.]. Вообще они, не порывая решительно с демократией, все же более склонялись на сторону правительства. Сюда относятся уже сношения сената с Крассом и его клиентелой; но хорошие отношения между сенатом и денежной аристократией были, по-видимому, установлены, главным образом, благодаря устранению в 686 г. [68 г.] способнейшего из сенаторских полководцев Луция Лукулла по настоянию тяжко оскорбленных им капиталистов от управления столь важной для них провинцией Азией.
В то время как столичные партии продолжали свою обычную распрю, которая не могла привести ни к какому результату, события на Востоке шли тем роковым путем, который мы описали выше; эти-то события и довели до кризиса колеблющуюся политику столичного города. И сухопутная и морская войны приняли на Востоке неблагоприятный оборот. В начале 687 г. [67 г.] понтийская армия римлян была уничтожена, отступавшая из Армении находилась в полном расстройстве, все завоевания были утрачены, море было в полной власти пиратов, а вследствие этого цены на хлеб в Италии возросли настолько, что опасались настоящего голода. Правда, причиной этих бедствий были, как мы видели, с одной стороны, ошибки полководцев, а именно, полная неспособность адмирала Марка Антония и чрезмерная смелость дельного вообще Луция Лукулла; с другой стороны, и демократия своими происками немало содействовала разложению римской армии в Армении. Тем не менее правительство было, конечно, огульно сделано ответственным за все, что натворило и оно само и другие: разгневанная голодная толпа ждала только случая, чтобы рассчитаться с сенатом.
Решительный кризис наступил. Олигархия, хотя униженная и обезоруженная, не была еще отвергнута, так как ведение государственных дел все еще находилось в руках сената, но она должна была пасть, как только противники захватят руководство этими делами, в особенности же верховное военное командование, в свои руки, — и это было теперь возможно. Если бы в комиции было внесено предложение относительно другого и лучшего способа ведения сухопутной и морской войн, то при данном настроении граждан сенат, вероятно, не мог бы помешать его осуществлению; вмешательство же народа в эти важнейшие вопросы управления означало бы фактически устранение сената и передачу управления государством вождям оппозиции. Связь событий снова отдавала решение в руки Помпея. Уже более двух лет прославленный полководец жил в столице как частное лицо. Голос его редко был слышен в сенате или на форуме; в сенате его встречали неохотно, и он не имел там решающего влияния, а бурные выступления партий на форуме пугали его. Когда же он появлялся перед народом, его всегда сопровождала вся свита знатных и мелких клиентов, и именно его манера торжественно держаться в стороне импонировала толпе. Если бы он, окруженный непомеркшим еще ореолом своих необычайных успехов, вызвался теперь пойти на Восток, ему, без сомнения, были бы охотно вручены гражданами все требуемые им военные и политические полномочия. Для олигархии, видевшей в военно-политической диктатуре свою верную гибель, а в самом Помпее со времен коалиции 683 г. [71 г.] — своего злейшего врага, это был бы сокрушительный удар, но и демократической партии это не могло быть приятно. Как ни желала она положить конец господству сената, если бы это произошло в такой форме, то это было бы не столько победой демократов, сколько личной победой их могущественного союзника, который легко мог стать для демократической партии гораздо более опасным соперником, чем сенат. Опасность, счастливо избегнутая несколько лет назад благодаря роспуску испанской армии и отставке Помпея, возникла бы снова в усиленной степени, если бы Помпей стал теперь во главе восточной армии.