Учёный сочувственно улыбнулся: он не был бессердечным вивисектором и не получал никакого удовольствия, причиняя боль и страдания подопытным зверькам. Время от времени, чаще всего почему-то на Оксфорд-стрит, он встречал пикеты защитников прав животных. Изображённые на жутких самодельных плакатах кролики, собаки и обезьяны с ампутированными во имя науки и счастья человека лапами, вживлёнными в мозг железяками и обожжённой «натуральными» шампунями кожей вызывали у него естественную жалость и эпизодические угрызения совести. Но эти приступы были лёгкими и короткими благодаря давно выработанному иммунитету, воспитанному обществом с помощью системы образования, привычного уважения к труду учёных и хорошей зарплаты. Примерно так же, как солдат специальных подразделений приучают спокойно относиться к убийству людей, заставляя потрошить свиней и жевать живых ужей, Учёный когда-то начинал с классических школьных «опытов» на беззащитных и не заслуживающих даже условного сожаления лягушках.
Как не испытывает никаких мук совести привыкший уклоняться от налогов мужчина или как не способна мучиться женщина, научившаяся изменять своему мужу без намерения когда-либо покинуть его, Учёный и его многочисленные коллеги по всему миру давно и удобно убедили себя в том, что всё, что они делают, оправдано целесообразностью и пользой, приносимой человечеству. Если бы можно было спросить тех, кто со своими устрашающими плакатами собирал подписи протеста на Оксфорд-стрит, а какова, собственно, альтернатива, они бы всё равно не смогли предложить ничего, кроме набора демагогических фраз. Большинству из них можно было бы немедленно заткнуть рот вполне простым вопросом: откажешься ли ты от «нечистого» лекарства, способного вылечить твоего заболевшего ребёнка? Честно и утвердительно на подобный вопрос смог бы ответить лишь душевнобольной или тот, у кого детей никогда не было и — упаси Господи! — не будет.
Вдобавок, даже здесь, в Англии, где могли подать в суд, защищая права канадского лобстера, и где практически невозможно найти бродячих пса или кошку, пока царствовало поголовное лицемерие. Скажите, пожалуйста, с иронией думал про себя Учёный, какова принципиальная разница между «плохими» опытами над обезьянами и собаками и «хорошими» над крысами и мышами? Ведь любой беспристрастный человек должен был бы признать, что единственное, помимо размеров, отличие между кроликом и лабораторной крысой заключается в том, что у кролика хвост маленький и пушистый, а у крысы — длинный, голый и противный. И если дикие, «пещерные» грызуны действительно приносили вред, повреждая изоляцию кабелей, разнося болезни и портя продукты на складах, то их лабораторные сородичи были такими же добрыми, умными и доверчивыми, как и, скажем, собаки. Несмотря на то, что существовали целые огромные компании, выращивавшие миллионы крыс и мышей, которым было суждено погибать мученической смертью каждый год в бесчисленных лабораториях по всему миру, Учёный ещё ни разу не слышал ни одного голоса в их защиту. Не было их фотографий и на плакатах тех, кто собирал подписи на Оксфорд-стрит. Наверное, опять ехидно подумал генетик, потому что по этой самой «стрит» иногда пробегали дикие родственницы лабораторных мучениц, наводя ужас на прохожих и вызывая естественную ненависть у лавочников и продавцов.
В общем, повторимся: Учёный не был самым большим извергом и даже старался, по мере возможности, ограничивать количество используемых в опытах животных, а также облегчать или прекращать их мучения. Но не так давно его цивилизованное равнодушие было в значительной степени поколеблено. В один прекрасный день в сверкающей свежей краской и многомиллионным набором оборудования лаборатории Центра Исследований Будущего появилось не совсем обычное живое существо. Существо это было взрослой лабораторной крысой мужского пола чёрно-белого окраса. Крыс под присвоенным ему номером «666В» появился в пустовавшей до этого клетке неподалёку от огромной трубы вытяжного шкафа. Учёный, который всегда гордился своей памятью, организованностью и аккуратностью, так и не вспомнил ни того, как клетка вдруг стала обитаемой, ни того, для какого эксперимента использовался данный грызун. Вместе с тем не мог же пегий красавец забраться в эту клетку сам? Таким образом, оставалось либо пенять на начавшую подводить память, либо подозревать лаборанта-марихуанщика из зверинца Центра, где и содержался небольшой запас подопытных животных — от недорого стоивших мышей и кроликов до гораздо более ценных собак и шимпанзе.