– Боюсь, от моего веса лучше не стало.
– Да что ты говоришь, – пискнула Мона.
Как по команде лифт издал похожий на стон звук, громко заскрипели тросы, кабина задрожала. Мона рефлекторно обвила руками Бальтазара и вцепилась в него.
– Супер… – сухо прокомментировал ситуацию тот.
– А что, если мы рухнем?
– Моя мучительная обязанность заключается в том, чтобы тебя защищать, так что не волнуйся.
Со столбом огня или без, если до этого дойдет, он перенесет ее в безопасное место. Но этого оказалось недостаточно, чтобы Мона успокоилась. Все это утро и так было достаточно поганым. Мона скосила глаза на чемодан. Он послушно стоял, прислоненный к стене кабины, словно внутри лежало что-то скучное вроде носков или ночных рубашек. По крайней мере, его настоящее содержимое вне стен музея вело себя абсолютно нормально.
Бальтазар кашлянул, и Мона медленно разжала руки, пристыженно опустила глаза в пол, снова подняла голову и вздохнула. Она определенно не собиралась пялиться следующие несколько часов на его ширинку.
– Глубокие вдохи и выдохи не помогают, мм? – В его тоне звучало раздражение. Демон аккуратно поднял руку и, держа ее возле головы Моны и скрипнув зубами, бросил взгляд на часы на запястье.
– У-у тебя шло совещание?
– Да.
Она не в первый раз отрывала его от дел, но в виде исключения на этот раз у нее имелась хорошая причина.
– Совещание важнее, чем жизнь твоей жены? – примирительно пробормотала она и улыбнулась.
Он низко рассмеялся и наконец немного расслабился.
– Нет, конечно нет, моя милая. Ты важнее всего в моей жизни, но, сокровище мое… Гипервентиляция плохо сказывается на здоровье, тебе лучше успокоиться. Кроме того, нет причин для паники, раз я уже здесь.
Мона моргнула и лишь сейчас сообразила, как быстро и отрывисто глотает ртом воздух. Она сразу сделала глубокий вдох через нос. Мужской парфюм, свежая одежда и нотка карамели с жареным миндалем смешались воедино, дрожа, она снова выдохнула, но только для того, чтобы тут же еще раз глубоко вдохнуть пьянящий аромат. И почему от него всегда так приятно пахло? В этом тонком аромате чувствовалось что-то демоническое, а оттенок лосьона после бритья наверняка назывался как-то двусмысленно, например «Страсть» или «Желание». Мона поняла, что краснеет.
Прежде чем Церковь объявила всех богов демонами, люди почитали его как бога плодородия, чему он, кажется, вполне соответствовал. К сожалению, от этого озарения пульс Моны ускорился вдвое, вместо того чтобы прийти в норму.
Пленники лифта – ведьма и архидемон – между влечением и напряжением. Мона мысленно поаплодировала себе за такое название. А потом уставилась на линию пуговиц на его рубашке, чтобы как-нибудь отвлечься. Что, черт побери, такого привлекательного она нашла в его сварливых манерах?
Кабину опять тряхнуло, тело Бальтазара прижалось к Моне, и она испуганно пискнула. Какой дерьмовый день.
– Как бы мне ни нравились подобные прогулки… что мы вообще тут делаем? – Он немного отодвинулся назад, совершенно не обращая внимания на неисправный лифт и скрежещущие звуки над ними, которые словно пронзали шахту.
– Я шла к профессору Клаппакусу…
– Имеешь в виду проклятого?
– Ты его знаешь?
– Само собой. Никто так не разбирается в проклятиях, как он. А так как он уже больше двухсот лет работает в одном и том же месте… я тут когда-то уже был.
– А. Да. Что ж. Значит, и с этим лифтом ты уже знаком.
– Ты что, одержимая? Я пользовался лестницей.
– Эм… так… так я и поступлю в следующий раз. – Она сглотнула. Если следующий раз будет.
– И как он должен тебе помочь?
Когда Мона подняла голову, они встретились глазами. По крайней мере, его злость прошла. Во взгляде отражалось смирение, на лице – привычное кислое выражение. В этот раз ей придется извиняться чем-то большим, чем просто чашка кофе. Но чем можно отблагодарить архидемона? Есть ли у него какие-нибудь любимые блюда? У Моны хорошо получались макароны и соусы собственного приготовления, даже мама ее за это хвалила. Если ему нравилась лапша из китайского киоска с едой, то, может, и ее тоже понравится? В глубине его пылающих глаз она заметила коричневый цвет обычных радужек. Кажется, в нем довольно много человеческого, наверняка он способен оценить и приличное болоньезе.
Бальтазар вопросительно приподнял бровь.
– Эмм… Рамка для картины. Проклятая рамка для картины, – затараторила она. – Ее доставили неделю назад вместе с другими реликвиями. Профессор подумал, что она красивая. Когда в нее вставляли картину, все еще было в порядке. Но как только кто-нибудь вешает ее в музее, она начинает громко плакать… – Она рассказала об их многократных попытках, в результате которых выяснилось, что в феномене виновата сама рама и что проявилась эта проблема только при взаимодействии с колдовством. – Стоило ей опять повисеть немного на своем месте, она начинала скулить как побитая собака. Но не со всеми, в большинстве случаев только со мной.