- Мне никогда не было так хорошо с женщиной, - прошептала она, накидывая свое пальто, - у тебя такие легкие пальцы... - от этих ее слов я ощутила, как мокро стало в трусиках.
- ... повторим завтра?
Я хотела сказать что-то соблазнительное и остроумное, но лишь выдохнула: «О, Мона», - и поцеловала ее, забывшись в невыносимо весеннем аромате ее цветов, и не могла напиться ее губ, и не могла надышаться.
Весь остаток дня все предметы были иными. Они как бы впервые себя показали: часы тикали так, будто до этого вечность безмолвствовали, чайник на плите был горячим, кисть в руке была холодная и шершавая. Все удивляло меня, становясь реальным.
Я не могла работать: когда я думала, что мое желание наконец-то свершилось, что я обладала ею - руки начинали дрожать. Это было дивное счастье, томимое тревогой: но ведь ненадолго... Внезапно я рассмеялась и в каком-то неистовом порыве схватила блокнот для набросков, открыла и быстро, размашисто карандашом нарисовала наш портрет: Мона и я на коленях перед ней, пальцы мои у нее между ног, ее руки запутались в моих волосах.
Ночью не могла заснуть, набухшее небо сочилось серым дождем, его шум был оглушителен, он не мог унести, смыть мою тревогу. Утром придет Мона, говорила себе я, поспи, отдохни. Утром она снова будет твоей. Ненадолго - но будет, снова.
Потом я, как сомнамбула, мерила шагами комнату, портреты на стенах следили за мной взглядами - каждый из своей рамы. Губы ее - тропическая бабочка, которая вот-вот вспорхнет с цветка орхидеи, думала я. А те нежные губы внизу - щедрый источник, открытый, как рана, горячий, соленый.
Утром, забрав свежий номер газеты из почтового ящика, пила кофе и читала - вернее, пыталась убедить себя, что читаю. Мысли мои были с ней. В дверь постучали.
Я отложила газету и встала из кресла - почти подпрыгнула, не в силах сдержать улыбку:
- Войдите! Там открыто.
Вошел и заулыбался в ответ клиент. Краснощекий, видный начальник с лысиной, он хочет портрет, чтобы повесить его у себя в кабинете, портрет этот должен быть монументальным.
- Здравствуйте!
- Добрый день. А разве на сегодня назначено? - удивляюсь я.
- Как? Вы не помните? Вы же сами назначили: на четырнадцатое. Ни слова не говоря, я перевожу взгляд на календарь: четырнадцатое. На часах - девять часов семнадцать минут. Молча иду в комнату - там на столе лежит блокнот с набросками. Лихорадочно листаю, но не нахожу там нашего с Моной портрета.
Нет портрета. Нет Моны.
Нет меня.