Я чувствовала бы себя совершенно счастливой, если бы мой покой не нарушал страх. Удовольствие от общения с тобой омрачалось мыслью, что я могу вскоре его лишиться, и сердце мое подсказывало, что этой потери я не переживу. Поэтому я решилась не оставлять разоблачение на волю случая, а самой во всем признаться тебе, всецело положившись на твои милость и снисхождение. Ах, Амброзио, неужели я ошиблась? Неужели ты менее великодушен, чем я думала? Я не хочу этому верить. Ты не можешь довести несчастную до отчаяния; я надеюсь, что мне и впредь будет позволено видеть тебя, беседовать с тобой, обожать тебя! Твои добродетели будут мне примером всю жизнь; а когда наши сроки истекут, мы упокоимся в одной могиле.
Вихрь противоречивых чувств вызвали эти откровения в душе Амброзио. Его удивляла необыкновенность ситуации; смущало внезапное признание девушки; возмущала дерзость, с какой она проникла в монастырь; кроме того, он понимал, что ему надлежит ответить жестко. Эти чувства он осознавал, но были и другие. Он не ощущал, что его тщеславию льстят похвалы красноречию и добродетели; не признавался в тайном удовольствии от мысли, что молодая и красивая женщина ради него покинула мир, пожертвовав всеми земными страстями; и уж совсем не понимал он, какие желания пробуждает в нем нежное прикосновение белых, словно выточенных из слоновой кости пальцев Матильды к его руке.
Понемногу он пришел в себя, мысли его прояснились, и до него дошло, насколько непристойным будет положение, если позволить Матильде остаться в аббатстве. Он принял суровый вид и отдернул свою руку.
– Неужели вы, сударыня, всерьез полагаете, – сказал он, – что я позволю вам остаться среди нас? Даже если бы так, что хорошего это вам даст? Вы думаете, я могу ответить на чувство, которое…
– Нет, отец, нет! Я не стремлюсь навязать тебе любовь, подобную моей. Я желаю лишь быть рядом с тобой, проводить в твоем обществе несколько часов в день, знать, что ты сочувствуешь мне и уважаешь меня. Разве это неразумно?
– Но подумайте, сударыня, подумайте! Мне не пристало прятать в аббатстве женщину, к тому же еще и признавшуюся мне в любви. Так нельзя! Слишком велик риск разоблачения; да и мне ни к чему столь опасное искушение.
– Искушение? Забудьте, что я женщина, и его не будет; считайте меня другом, подопечным, чьи счастье и сама жизнь зависят от вашего покровительства. Не бойтесь, я никогда не буду напоминать вам о том, что пламенная, безграничная любовь заставила меня надеть личину; никогда желания, оскорбительные для ваших обетов и моей чести, не заставят меня совратить вас с праведного пути. Нет, Амброзио! Узнайте меня лучше: я люблю вас за вашу добродетель. Утратив ее, вы утратите и мою любовь. Я вижу в вас святого; если увижу, что вы всего лишь мужчина, покину вас с отвращением. Можете ли вы видеть во мне источник искушения? Во мне, которая отвернулась с презрением от всех ослепительных удовольствий мира? Во мне, чья привязанность к вам основана на отсутствии у вас человеческих слабостей? Оставьте эти оскорбительные подозрения! Будьте лучшего мнения обо мне, да и о себе самом. Амброзио! Дорогой мой Амброзио! Не прогоняй меня! Вспомни о своем обещании и позволь мне остаться.
– Это невозможно, Матильда! Я откажу вам, исходя из ваших же интересов, ибо страшусь я за вас, не за себя. Остудив кипение юношеских желаний, проведя тридцать лет в покаянии и смирении плоти, я мог бы без опаски позволить вам остаться, но для вас дальнейшее пребывание в аббатстве приведет лишь к фатальным последствиям. Ваша страсть исподволь возобладает над разумом; и каждый час, проведенный вместе со мной, будет только возбуждать и разжигать ее. Верьте мне, злосчастная женщина! Я искренне сочувствую вам. Я убежден, что до сих пор вы действовали из чистейших побуждений; но вы ослеплены и не понимаете всей неосторожности своего поведения, а потому было бы преступно с моей стороны не открыть вам глаза и не развеять надежды, которые могут пагубно сказаться на вашей судьбе. Матильда, вы должны уйти отсюда завтра же.
– Завтра, Амброзио? Завтра? О! Вы не можете быть так равнодушны к моему отчаянию!
– Вы услышали мое решение и должны повиноваться: законы ордена запрещают вам присутствовать здесь, и прятать женщину в этих стенах – кощунство. Мои обеты обязывают меня сообщить о вас общине. Вам необходимо удалиться. Мне жаль вас, но ничего сделать не могу.