И похоже, ему удалось донести свою мысль куда надо. По крайней мере карета неслась с поразительной скоростью, либо сбивая, либо унижая грязью из под колес зазевавшихся прохожих. По дворцу Альфонсо протащили за руки чуть ли не бегом, под осторожный, но интенсивный шепот собравшихся вельмож, и пройти небрежной походкой ему не удалось, зато, когда его швырнули на колени, он посмотрел интригующей королеве прямо в глаза, и усмешка застыла на его губах. По толпе прокатился изумленно- испуганный вздох.
Королева была невысокой, стройной женщиной с тонкими руками, длинными волосами и голосом, стальным оттенком которого отбивал охоту спорить с ним. Эгетелина, сидевшая по правую руку с королевой, явно боялась ее, как и сидевший по левую руку мужик, белый, как мел, дрожащий, как лист на ветру и заикающийся от волнения. Видимо, старший советник, хотя, судя по тону разговора, королева явно с ним никогда не советовалась.
– С организаторов бунта содрать кожу живьем, прилюдно, на площади. Дезертиров отловить и повесить, только так, чтобы пальцами ног они касались табуретки, стоя на носочках. Пускай эти твари, которые шатаются по городу и ноют, что им нечего есть, поймут, что сейчас война и некогда сопли распускать, когда кругом враги.
– К-к-конечно, Ваше величество, в-в-все исп-п-п-олним…
Великая повернулась к Альфонсо, и злое выражение ее глаз стало еще злее. Из противоречивого бесстрашия Альфонсо улыбнулся еще наглее, даже попытался встать с колен, но получил кулаком по макушке от стражника с яростным указанием: «сидеть, пока тебе не позволят встать, холоп».
– Так это правда, – сказала Алена, нынешняя королева Ипереды. Черты ее лица сквозь маску жесткости и жестокости были едва различимы, но еще не были стерты, и Альфонсо ее узнал. Он заметил и смятение, и вспышку в ее глазах, и то, что она осеклась на первом звуке своей фразы.
– Добрейшего утра, Ваше величество, – сказал Альфонсо.
Алена молчала в гробовой тишине. Знавшие ее вельможи думали, какую страшную кару готовит Великая королева своему главному преступнику, не знавший ее теперешнюю Альфонсо, видел, что она не может совладать со своими эмоциями. Наконец:
– Дамы, господа, – громко крикнула Алена, – сегодня свершилось одно из самых богоугодных дел в истории Импереды!
– Переды, переды, переды, – отразилось эхо от потолков и Альфонсо, невольно, прыснул со смеху. Дебильное все-таки название дали они новой стране.
Большие глаза королевы сузились, а губы искривились в особо гневном оскале, обнажившим белые, маленькие зубки. Даже солнце потускнело, даже стоящие в третьем ряду зрители от эпицентра бури злости, мысленно крестились, чтобы она пронеслась мимо них. Лишь Альфонсо, по незнанию, продолжал улыбаться, как дурак. Приговоренный к жуткой смерти дурак.
– Сегодня в наши руки попал самый злостный, самый опасный богохульник, еретик, слуга самого Сарамона – Альфонсо дэ Эстэда! В минуты самой страшной опасности, он предал нас всех, бросил на произвол судьбы и теперь, явился, трусливо поджав хвост, умолять о пощаде!
– Что-о-о-о? О какой пощаде? Да я…
–Заткнись, демон! – крикнула Алена и Альфонсо, получив пинок в спину от стражника, распластался на полу.
– Я прошу нашего архиепископа вынести вердикт по поводу сего исчадия ада!
Из толпы вышел –точнее, его вытолкали, сутулый, запуганный старичок в не очень чистой мантии, загнанно огляделся, тихо проговорил:
– Конечно, столь сильные прегрешения…заслуживают сурового наказания… дабы отвести души колеблющиеся от… деяний Сарамоновых и позволить душе еретика отправиться в царствие небесное.
– Какое наказание следует применить к этому исчадию ада? – Алена говорила столь грозно, что Архиепископ чуть не упал, побледнев до полного отсутствия цвета на лице. Эх, был Бурлидо, где он теперь? Уж он умел приговаривать еретиков к пыткам.
– Сож…жение на костре… Конечно, с предварительным отрубанием пальцев рук и ног, оскоплением, выжиганием глаз, прижиганием каленым железом, дроблением костей кувалдой…
– Быть посему, – удовлетворенно сказала Алена и откинулась на спинку трона своего отца своей прямой, как палка, спиной. Причем, при слове «оскопление», ее лицо исказила улыбка, едва заметная, но красноречивая. – Завтра на рассвете, приговор начать приводить в исполнение, чтобы к полудню уже очистить душу еретика священным огнем.