- Нет. - Она прижалась к нему. Он не сильно изменился, в конце концов. Он был Дзебу.
- Если тебе будет приятно, мы можем пойти в мою юрту. Она стоит в лагере армии.
- Мне будет приятно, - сказала она, крепко сжав его ладонь.
Они медленно двинулись по дороге под кипарисами. Прятавшийся в кустах перепел улетел, затрещав крыльями. Деревья были полны птиц, привлеченных в лес тем, что на них здесь никто не охотился. Между деревьев бродили олени и более мелкие животные. Только самому Великому Хану и приглашенным им разрешалось убивать здесь животных. Он еще ни разу не охотился с того времени, как огородили парк, поэтому звери и птицы чувствовали себя в безопасности.
Они больше не разговаривали, когда выехали из леса и спустились по дороге в лагерь армии. Тысячи лошадей паслись на пологих, травянистых холмах.
Сидя на лошади рядом с Дзебу, проезжая вдоль рядов юрт, Танико вспоминала, как впервые попала в лагерь Кублая пять лет назад. В нем царила все та же тихая, организованная активность. Но лагерь, в который она вошла сегодня, был лагерем мирного времени, в нем находилось много женщин и детей. Танико заметила, как пристально они смотрят на нее. Некоторые мужчины приветствовали Дзебу окриком или взмахом руки, разглядывали ее и отворачивались, чуть заметно улыбаясь.
Трудно было поверить, что он жил в юрте, как обычный монгольский воин, но он открыл деревянную дверь, ведущую в серый войлочный шатер.
- Потом придут другие, чтобы приветствовать тебя, но я попросил их подождать, чтобы мы могли побыть одни. Прошу вас, окажите честь моему жалкому жилищу, госпожа Шима Танико.
Она улыбнулась и изящно вошла в дверь. Ей не пришлось нагибаться, входя в юрту, как большинству монголов. Когда она оказалась внутри, слезы вновь потекли из ее глаз, Закрыв дверь, он быстро подошел к ней. Лампы были уже зажжены.
Он обнял ее.
- Что случилось?
- Просто так давно никто не обращался ко мне на родном языке, и так вежливо, как мы делаем это дома. Я не подозревала, как мне не хватало этого. Не позволяла себе думать об этом. Могла ли я думать, что именно ты, Дзебу, будешь первым, кто заговорит со мной на родном языке. Какое счастье. Я не могу поверить в это. Помоги мне сесть. У меня кружится голова.
Дзебу поддержал ее за руку, пока она опускалась на колени на пол, устланный коврами. Посмотрев вниз, она увидела, что узор ковра был таким же изысканным и красочным, как и узор ковров, которые она видела во дворцах Кублая.
- Позволь предложить тебе чаю. - Он растопил угольную жаровню и повесил на треногу литой чугунный котелок. Он принес от стены низкий черный нефритовый столик и поставил его перед ней. Сел напротив нее, ожидая, когда закипит вода.
Танико осмотрела юрту. Пол был устлан коврами, такими же богатыми, как и тот, на котором она сидела. Шелковые занавеси делили помещение на несколько небольших комнат. Золотое изваяние китайской богини милостиво улыбалось ей. По виду оно было сделано из чистого золота и украшено драгоценными камнями.
- Кажется, ты забыл простой жизненный уклад зиндзя, - тихо рассмеявшись, заметила она.
- Я также забыл, как приятно звучит твой смех, - ответил он, глядя на нее сияющими глазами. - Да, я скопил большое богатство. Я не собирался хранить его. Великий Хан проявил исключительную щедрость к своим воинам-победителям. Особенно ко мне.
- Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой, Дзебу?
- Моя госпожа, все будет так, как ты пожелаешь.
- Ты просил Великого Хана отдать меня тебе?
- Я выразил свою просьбу таким образом, так как иначе он не понял бы ее. В этом мире каждый принадлежит кому-то другому. Я просто хотел освободить тебя из заточения.
Танико заставила себя внимательно посмотреть на Дзебу, чтобы определить, как сильно он изменился. Ей не хотелось делать этого, так как, заметив перемены в нем, она будет вынуждена признать перемены в себе.
Лицо его было худым, с жестким ртом и ввалившимися глазами, которые с одинаковым успехом могли принадлежать дикому воину пустынь и святому, живущему в горах. Подбородок был острым, скулы - выступающими. Из уголков глаз расходились много численные морщины, появившиеся здесь благодаря тому, что он долгие годы постоянно щурился от солнца и ветра. Благодарение Будде, у него не было ужасных шрамов, которые портили лица большинства воинов-ветеранов. Глубокие морщины проходили от крыльев носа к губам, частично скрытые густыми рыжими усами. Сами усы и волосы на голове, выбритые на макушке и собранные в пряди за ушами - по монгольскому обычаю, - начинали седеть.
Он не сильно постарел. А как она? Женщина ее возраста годилась только на то, чтобы растить первых детей мужчины, в то время как он будет награждать детьми более молодых женщин. Он просил за нее, потому что помнил ее и испытывал к ней жалость. Это было проявлением доброты, не более.
- Ты помнишь, - сказал Дзебу, - как мы с тобой смотрели на Хэйан Кё с горы Хигаши, и я поклялся, что буду твоим вечно?
- Да, - прошептала она. Она снова заплакала, но слезы на этот раз текли медленно, походя на легкий весенний дождь, а не на бурю, сотрясавшую ее прежде.
- А ты сказала мне, что ветка сирени будет всегда ждать водную птицу, - продолжал он.
- Я помню это, - сказала Танико, думая с печалью, как мало значили эти обещания. Его не было рядом, когда он был ей нужен. Он странствовал по миру в поисках сражений, по приказу своего Ордена. И хотя она не забывала его, в ее жизни были другие мужчины. Кийоси и Кублай-хан. Действительно, что значит для нее этот человек, сидящий напротив за нефритовым столиком, по сравнению с теми двумя, которых она близко знала многие годы?
Он, подобно ей, любил воспоминания. Он рискнул всем, чтобы отобрать эти воспоминания у Великого Хана. А сейчас, видя ее потрепанную временем плоть, несомненно, чувствовал разочарование.
- Я подумал сейчас, - сказал Дзебу, - как чудесно, что мы смогли сдержать эти обещания, несмотря ни на что.
- Смогли? - Только сейчас, чувствуя бегущие по щекам слезы, она вспомнила, что почти не накрасила лицо. Грим, подобающий даме из Хэйан Кё, был неуместен для утренней прогулки верхом. Она не только постарела и стала безобразной, он видел ее без защиты, которую в какой-то степени мог предоставить ей грим. Дзебу произнес: