К северу от дворцовых земель мгновенно возник торопливо построенный город, который тут же заселили чиновники, послы, ремесленники, миссионеры, купцы, куртизанки, прорицатели, воры и прихлебатели. На запад бесконечно растянулись по холмистой равнине юрты, в которых жила армия, охраняющая столицу и Великого Хана.
– В той стороне находятся руины Иенкиня, – указала на юг Буркина. Танико ничего не сказала. Она помнила, как Кублай описывал разграбление и поджог Иенкиня в год своего рождения. Его народ был жесток. Сейчас Буркина и Кублай, несомненно, испытывали наслаждение от ее страданий, а она постоянно думала, что с ней станет. И как Кублай поступил с Дзебу.
– Налево находится очень интересный новый храм тибетских лам, – сказала Буркина, – но я устала от храмов. Я уверена, что, как буддистка, ты непременно захочешь посетить его, Танико. Мы можем расстаться здесь. Сереметра может поехать со мной и насладиться видом.
– Ты не хочешь поехать со мной, Сереметра? – спросила Танико с легким испугом в голосе.
– Храмы навевают на меня печаль, – ответила Сереметра. – Они только напоминают мне, что нет такого места, где бы я могла помолиться Ахуре Мазде.
– Поехали, принцесса. – Они уехали, не дав Танико времени на дальнейшие разговоры.
«Они прикончат меня сейчас, – подумала Танико. – Вот почему Буркина завела меня в парк. Там меня ждут палачи».
Она надеялась, что смерть будет быстрой, что ее не станут унижать, продав содержателю публичного дома. «На это непохоже, – подумала она. – В такие дома требовались девушки, только вышедшие из детства, а не тридцатитрехлетние женщины». Она никогда не переставала удивляться, что Кублай находил ее привлекательной в ее-то годы. Именно поэтому трудно было понять его страсть, его нежелание отпустить ее к Дзебу.
Прямо перед ней над деревьями возвышалась круглая белая пагода, крытая плоским листом меди, с которого свисала тысяча маленьких колокольчиков. Колокольчики превращали яростный натиск ветра со степей в музыку. Она могла слышать ее даже на таком расстоянии. Странно, что Кублай выбрал этот тихий храм в качестве места, где она испытает на себе его ревнивый гнев.
Еще более странно, – продолжала она думать о Кублае, – что годы, проведенные с ним, были счастливыми для нее. Не такими счастливыми, как годы, проведенные с Кийоси, даже не такими счастливыми, как годы детства в Камакуре. Находясь с Кублаем, она всегда чувствовала примесь крови во всем, что делали монголы. Тем не менее это были удивительные годы, проведенные рядом с могущественным и проницательным человеком, от решений которого зависели взлеты и падения королевств. Она всегда отдавала себе отчет, что это счастье висело на тонкой нитке благосклонности Кублая. Наконец эта нить не выдержала.
Она выехала из-за поворота и увидела всадника, загораживающего ей дорогу. Ее сердце подпрыгнуло от страха. Это был высокий монгол, одетый в меховую шапку и толстый серый плащ. Его рыжие усы свисали по обеим сторонам рта, придавая ему вид угрюмой свирепости, как и большинству монголов. Его глаза были серыми, как и его плащ.
Он продолжал смотреть на нее, не говоря ни слова. Был ли он ее палачом? Или просто офицером, которому ее подарили в качестве рабыни?
Наконец он сказал:
– Водная птица вечно описывает круги, не находя места, на которое могла бы сесть.
Водная птица? Он говорил не по-монгольски или по-китайски. Он говорил на языке Страны Восходящего Солнца. Слова, которых она не слышала уже несколько лет. Она узнала голос. Снова посмотрела на лицо и тоже узнала его.
Она сидела на лошади, открыв, как дурочка, рот, и плакала.
– Он позволил? Он разрешил нам…
– Да, – тихо сказал он, – Все именно так.
Он сжал бока своей пегой лошади коленями, лошадь прыгнула вперед, и они оказались рядом. Он легко поднял ее из седла и усадил перед собой. Хлопнув лошадь Танико по крупу, он отослал ее прочь, потом они понеслись галопом по другой дороге, извивающейся по парку Кублая.
Ее сердце стучало в такт копытам лошади. И одновременно восторженно парило над Хан-Балигом. Она по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Она должна сказать ему что-то. До этого момента из ее гортани вырывались только рыдания и несвязный лепет. Его слова о водной птице были так прекрасны. Но у него было время подготовиться. Он знал, что все так произойдет.