Конечно, ему постоянно мешала вообразить будущее нерешенная проблема Дейзи. Однако, казалось бы, главная, она не слишком заботила Тима. Ему всегда удавалось справляться с самыми глубокими и неразрешимыми вещами, действуя по методике, которой он, несомненно, был обязан (хотя не отдавал себе в этом отчета) тем, что оставался посредственным художником. Эту методику можно было бы описать как систематическое пренебрежение основательным подходом к делу. Уже говорилось выше, что Тим в своем творчестве безрассудно мчался вперед от этапа обещания к этапу, когда уже слишком поздно рассчитывать сделать что-то серьезное. Схожим образом он вел себя и в моральных вопросах: ему казалось, что не стоит прежде времени стараться разрешить проблему, потому что в конце концов неизвестно, что еще произойдет, и, возможно, все решится само собой, но потом, когда угроза становилась реальностью, приходилось утешаться фаталистическим чувством, что ничего уже нельзя сделать.
В отношении Дейзи он действовал подобным же образом, и тут неспособность представить себе будущее очень помогла ему. Если Гертруда бросит его, то нет и необходимости говорить ей о Дейзи. Да много чего может случиться, вплоть до его смерти, что делает его откровение излишним. И откуда ему, отрезанному здесь, во Франции, от возможного дальнего или ближнего будущего, знать, как лучше поступить? Он сейчас в подвешенном состоянии. С решениями надо подождать. Гертруда иногда мечтательно говорила, что они останутся во Франции до сентября, но он подозревал, что ее собственная тревога будет тому препятствием. В любом случае слишком много неизвестных обстоятельств, с учетом которых умнее не торопиться с исповедью насчет Дейзи. В то, что Гертруда, узнав о Дейзи, разжалует его, он не верил. К тому же существуют разные способы признания, когда можно представить новость безобидным пустяком. Куда больше его, непонятно почему, тревожило то, что признание подействует на его собственное душевное состояние. Он боялся и думать, что скажет Гертруде, если та примется его расспрашивать. Неизбежны психологические последствия, и нет смысла запускать эту цепочку последствий, находясь в такой дали от Лондона. Конечно, если все пойдет хорошо, позже придется рассказать Гертруде что-нибудь о Дейзи, но, когда придет время, он будет знать, что сказать.
Тим понимал лукавость своих мыслей, но это казалось неизбежным. Он не делал попыток в разгар чудесных событий, происходивших с ним, пересмотреть свое чувство к Дейзи, как не старался вообще освободиться от него. Оно оставалось там, где было, существуя отдельно, за скобками, вне игры. И это действительно было полезно в тактическом смысле, поскольку давало силу продолжать вести себя с Дейзи так, словно того чудесного с ним не произошло и то, что он говорил ей, было действительно правдой. Он послал ей еще письмо, сообщая, что Гертруда и Манфред с миссис Маунт по-прежнему сводят его с ума своим присутствием и он даст Дейзи знать, когда они уедут, что, он надеется, скоро случится; а пока она пусть ждет новых известий от него. Солгать, чувствовал он, было просто необходимо, а потому и стоило ему не больших усилий, чем двигать ручкой по бумаге. Заставила немного помучиться чисто техническая трудность: как отослать письмо. Он не мог поручить это Гертруде, сам же должен был находиться на этюдах, пока она ездит в деревню за покупками. Он прошел по дороге в обоих направлениях, но почтового ящика не обнаружил. Идти в деревню в то время, когда должен был рисовать, он не осмелился, чтобы не столкнуться там с Гертрудой или чтобы позже деревенские не выдали его. Пришлось в итоге сказать, что он не отказался бы от велосипедной прогулки и поедет вместе с ней. В деревне, пока она была в лавке, он бросил письмо в ящик и вздохнул с облегчением.
В человеческом сознании полно отделений, запертых ящичков и секретных уголков. Тим не думал о женитьбе на Гертруде до того момента, пока она сама не произнесла сакраментальное слово, хотя в равной степени не думал он и о невозможности такой женитьбы. Тот момент произвел в нем глубокие перемены. Что-то новое появилось в его сознании, в сердце, сосуществуя с радостями и тревогами, машинальной уклончивостью и привычной ложью. Это новое можно было определить как моральную надежду, надежду, которая, когда он страдал, причиняла еще большие страдания. Или это была просто мечта о защищенности, доме и семье, матери? Тим был ребенком, а дети нуждаются в упорядоченной жизни. Нет, это было нечто большее. Желание, которое он теперь испытывал и которого прежде не осознавал столь ясно, было желанием простой, открытой достойной жизни, где любовь выказывалась бы естественно и искренне, прямо и легко, — жизни, которой он никогда не знал.