И никто ни о чем не узнает, продолжала она говорить себе. Все останется в тайне. А даже и пойдет слух, так никто не поверит, если она будет вести прежнюю жизнь. В некотором смысле это навсегда сохранит ее, их любовь. Она останется в их прошлом прекрасной, незамутненной. Ее не отравят ни ссоры, ни ненависть, ни скудоумная вульгарность людей, которые презирали бы за нее. Никто бы не понимал их, кроме их с Тимом. А теперь она в прошлом и в безопасности. Так лучше.
На Ибери-стрит ложился бледный предутренний свет, в котором, как в перламутровом тумане, постепенно тускнели уличные фонари. Скоро наступит июнь, середина лета. Дома застыли в неподвижности, словно приговоренные.
Гертруда отошла от окна, собираясь лечь. Хмельная бодрость улетучилась. Голова болела. Она разделась и выпила таблетку аспирина. Села на кровать, и слезы снова ливнем хлынули из глаз. Она одинока. Она надеялась, что не останется одинокой, но вот осталась. Она потеряла его, свою любовь, своего плейбоя. И над костями его, что в поле белеют, вечный ветер печально веет.
— Значит, вернулся, — сказала Дейзи. — Так и думала, что приползешь обратно.
— Да ну? — скривился Тим. — А я не думал. Дай мне, ради бога, чего ты там пьешь.
— Тут на донышке. Надеюсь, ты раздобыл денег, у меня ни гроша.
— Денег полно.
— Ну, хоть вернулся с деньгами в кармане.
Тим колебался: может, отослать деньги Гертруде? Потом решил, что не стоит.
Он сел на рахитичный расшатанный стул. В душную пыльную комнату светило солнце. Дейзи, которая сидела на кровати, подложив под спину подушки и задрав колени, сегодня сражала наповал своим нарядом. Когда неожиданно появился Тим, она заканчивала подкрашиваться. На ней была шелковая блузка в черно-белую полоску, перехваченная блестящим черным пояском, черная кофта в белый цветочек и с мягким воротничком, подвязанным черно-оранжевым шарфиком. На ногах — черные колготки и черные лакированные туфли с огромными металлическими пряжками и на высоченных шпильках. Лицо было как сине-белая клоунская маска.
— Как продвигается роман?
— Лучше не бывает. Писала без продыху, пока ты был в самоволке.
— Замечательно.
— Что, разочаровался в Гертруде?
— Мы оба разочаровались. Это было краткое затмение.
— Я предупреждала. Ведь предупреждала же?
— Да. Для кого наводишь красоту?
— Для тебя.
— Ты не знала, что я приду.
— Я ждала тебя каждый день.
— Как трогательно.
— Ну конечно не для тебя. Я как раз собиралась пойти в «Принца» перекусить.
— Нашла себе кого-нибудь, пока меня не было?
— Нет. Но не потому, что не хотела. Я не простила тебя, так и знай.
— Но простишь.
— Ладно, неважно, это все дело настроения. Я по тебе скучала! Тоже по настроению. А ты скучал?
— Думаю, да, — кивнул Тим.
— Он думает, надо же! Славный ответ, достойный Тима Рида! Значит, между вами все кончено?
— Да.
— И к лучшему. Как все происходило? Жду подробного отчета.
— Я не могу, Дейзи. Давай забудем. Прости и забудь. Это прошло, развязано, как развязывают узелок, и тесемки снова болтаются свободно.
— Очень наглядно. Я часто думала, что наша с тобой жизнь, как кусок веревки, грязной старой веревки, обтрепанной на концах.
— Ты не пыталась связаться со мной? — спросил Тим.
Он заглянул в студию, но никакого письма не видел. Проведя день и ночь в одиночестве в студии, он побежал к Дейзи. Он боялся прихода Гертруды и не мог вынести одиночества. И внезапно почувствовал, что ему совершенно необходимо поговорить с Дейзи.