— Тебе ни к чему видеть мои раны. Если они и есть, то исцелены. Если было страдание, то оно ушло и его нет.
— Но страдание… разве не в нем…
— Смысл? Нет, хотя оказалось, что оно так интересно всем вам!
— Но тогда… в чем? — спросила Анна. Она не могла подобрать слов для мучивших ее вопросов и думала: у нее есть такая возможность спросить, а язык не повинуется.
Он продолжал:
— Конечно, путь в Иерусалим не был триумфальным. Только женщины не убежали, они любили во мне меня самого. Остальные устыдились, почувствовали себя униженными и покинули меня. Да, боль — это оскорбление и урок, но она — тень преходящая. Смерть — вот учитель. Поистине это одно из моих имен.
— Но боль существует, — сказала Анна. — Животные страдают… — Она не знала точно, почему сказала это.
— У меня была счастливая жизнь, до самого конца. Галилейское море — одно из самых красивых мест на свете. Ты бывала там?
— Тебе известно, господин, — ответила Анна, — что я не бывала в Израиле.
Он улыбнулся.
— Не бойся, я знаю, кто ты, и все, что касается твоего спасения, я знаю.
Он оторвал руку от стола и откинул назад легкие прямые светлые волосы. Они у него доставали до распахнутого ворота рубахи. Он сложил руки за спиной и в упор смотрел на Анну темными сияющими глазами, выражение губ странное, будто он посмеивался над ней.
— Так спасение существует? — спросила Анна.
— О да, — сказал он, но как-то небрежно.
— Что я должна сделать, чтобы быть спасенной?
Анна, опершись о стол, подалась вперед.
Мгновение он смотрел на нее.
— Ты знаешь, что все в твоих руках.
— Что это значит? — спросила Анна. Спросила почти раздраженно. — Я не могу. — Потом воскликнула: — Как же так, как же так!
Он здесь, он здесь, пронеслось у нее в голове, и вдруг ее потрясло такое сильное чувство любви, что она покачнулась и вынуждена была ухватиться за край стола, чтобы не упасть. Страстное желание охватило ее, почти как желание соблазнить его. Желание прикоснуться к нему. Она сказала:
— Не оставляй меня, как я могу любить без тебя теперь, когда ты явился? Если собираешься покинуть меня, то дай умереть сейчас.
— Ну, полно, полно, Анна, ты умрешь очень скоро, — быстро проговорил он. — Что до спасения, то каким бы оно ни представлялось тебе, все это мнимость, как мои раны. Я не маг и никогда им не был. Ты знаешь, что надо делать ради спасения. Твори доброе, избегай совершать злое.
Анна застонала и на миг закрыла глаза.
— Что у меня в руке?
Анна открыла глаза и увидела, что он поднял к груди правую руку со сжатым кулаком.
Она подумала, потом уверенно сказала:
— Лесной орех, господин.
— Нет.
Он разжал кулак и что-то положил на стол. Анна увидела, что это овальный серый камешек, слегка отколотый на конце. Это был один из камешков с морского берега в Камбрии или очень похожий на него. Она привезла с собой один-два таких в качестве сувенира, но сейчас не могла понять, был этот ее камешком или нет.
Все еще цепко держась за стол, Анна смотрела на камешек. Потом медленно сказала:
— Он так мал?
— Да, Анна.
— Все сущее — так мало…
— Да.
— Но, господин… как он может не умереть, как такое может быть? Как могу я не умереть, как такое может быть, если все вокруг?..
— Ах, дитя мое, ты ждешь чудесного ответа?
Да, подумала Анна, она ждет.
— Разве тебе не достаточно того, что было показано?
— Нет, нет, я хочу больше, — ответила Анна, — больше, больше. Скажи мне… что ты… где…
— Где живу? Нигде. Или не слышала сказанное: птицы имеют гнезда и лисы — норы,[112] но я не имею дома?
— О господин, ты имеешь дом! — воскликнула Анна.
— Ты имеешь в виду…
— Любовь я имею в виду, — сказала Анна.
— Ты умна, дитя мое, — рассмеялся он. — Ты сама дала чудесный ответ. Разве этого не достаточно?
— Нет, без тебя — нет. Без тебя недостаточно.
— Ты не оправдываешь свой дар.
— Но во что я должна верить, — сказала Анна, — ты так реален, ты здесь, ты самое несомненное из всего, что есть, — ты доказательство, другого не существует.
— Я ничего не доказываю, Анна. Ты сама ответила на свой вопрос. Что ты хочешь еще? Чуда?
— Да.
— Ты сама должна быть чудотворцем, дитя. Ты должна быть доказательством. Это дело — твое.
— Нет, нет, — горячо сказала она, подавшись вперед и смотря на удлиненное бледное лицо и глаза, полные сияющей тьмы и глядящие теперь мрачно, почти печально. — Это мне ты необходим. О, скажи, что мне делать, я погрязла в грехе, живу и дышу ужасом греха. Помоги мне, я хочу, чтобы меня сделали достойной.
112