— Нет, ты знаешь, что я имею в виду. К тому же он нравится и тебе… очень нравится, как ты когда-то сказал.
— Это так, — ответил Тим, стараясь сосредоточиться на разговоре. — Нравится. И я не хочу, чтобы он был несчастен.
— Он бедный изгнанник. И как всем бедным изгнанникам, ему достаточно малого.
— И это малое дашь ему ты?
— Для него это будет значить много. Я просто имею в виду… ну, ты знаешь, что я имею в виду.
— О, я беспокоюсь не о нас, — сказал Тим, — мы — космос, я беспокоюсь о нем. Как он это воспримет, не будет ли ему неприятно?
— Нет. Потому что он поймет. Все будет как прежде, только немного лучше.
Тим припомнил сцену во Франции, символический образ, который, думал он тогда, убьет его, так сильна была его боль, — Гертруда, держащая руку Графа. Сейчас видение было безболезненным.
— Но разве он и без того не знает, что его, так сказать, не выбросили на свалку, как никому не нужный хлам?
— Нет, он как раз считает, что его выкинули на свалку. И, Тим, очень мало что способно радикально изменить его настроение.
— Так велико твое влияние.
— Настолько велико мое влияние.
— Тогда желаю успеха, королева и императрица. Если думаешь, что он не будет еще несчастнее, изредка видя тебя, как…
— Уверена.
— Тогда я оставляю вас. Я составил список того, что нужно купить. Неужели они, по-твоему, съедят все эти печенья и пироги и прочее?
— Еще бы. Они просто ненасытные.
— Небось придут с целлофановыми пакетами и обчистят холодильник, черти.
— Тим, я хочу, чтобы ты писал картины.
— Ты имеешь в виду — сейчас? Я же иду по магазинам.
— Нет, не сейчас, я имею в виду, позже. Всегда.
— Хорошо. Я буду писать всегда.
Граф вошел в гостиную. Пальто и нелепую мохнатую кепку оставил в передней. Гертруда была одна. Она позвонила ему, сказать, что они с Тимом созывают гостей, и, пожалуйста, не мог бы он прийти немного пораньше, до появления остальных? Что-то в ее голосе заставило его прийти.
— А, Граф… присаживайтесь… Что вам налить? Как всегда, белого вина?
Граф щелкнул каблуками и поклонился. Принял бокал из рук Гертруды. Подождал, пока она сядет, опустился в кресло подальше и выжидательно взглянул на нее.
— Граф… вы позволите звать вас Питером?
— Да, конечно.
— Не сердитесь на меня.
— Я не сержусь, Гертруда.
— Нет, сердитесь. Не надо, нам не стоит враждовать.
— Мы и не враждуем, насколько я знаю.
— Вы собираетесь уезжать, уверена, что собираетесь, отправляетесь в Африку охотиться на львов.
— У меня нет в планах отправляться в Африку, — ответил Граф.
— Простите, я выразилась фигурально.
— Фигурально?
— Я имею в виду, что вы хотите уехать, чтобы забыть все. Так куда вы собрались?
— В Ирландию, — сказал Граф.
— В Ирландию? Питер, что за вздор? В любом случае я попросила вас прийти, потому что должна сказать: вам не следует никуда уезжать.
— Я вас не понимаю, Гертруда, — проговорил Граф холодно и отчужденно.
Предположение Гертруды, что он сердится, было недалеко от истины. Он злился на Гертруду за то, что та вынудила его прийти, и на себя, что пришел.
— Послушайте, Питер, дорогой, давайте говорить прямо. Тогда, во Франции, когда вы протянули руку через стол и взяли мою… вы…
— Я сожалею. Это было ошибкой.
— Нет, это не было ошибкой. И я хотела сказать, что, конечно, тогда вы не сказали ничего такого, чего бы я уже не знала.
— Говоря «ошибка», я имею в виду нечто неуместное, faux pas.[138] Мне не следовало выражать…
— Ваши чувства. Но вы их испытывали… и испытываете.
— Это касается только меня. Гертруда, уверен, у вас благие намерения, но я не хочу говорить на эту тему.
Гертруда замолчала. Ее к тому же пугала его холодность, угрюмое суровое лицо. На мгновение она почувствовала, что сама совершила ошибку, faux pas. Она в замешательстве отвернулась, не зная, что сказать.
Ее молчание тронуло Графа. Растопило лед его непреклонности. Он чуть подался к ней и сказал:
— Простите меня.
— Нет, вы простите меня. Питер, послушайте, вы вправе желать уехать подальше и больше не видеть меня. Я должна бы даже… сама… понять, что это было бы мудрее. Мне трудно это говорить… я чувствую… огромную… вину перед вами…
— Не терзайтесь. Это касается только меня.
— Питер, дорогой. Позвольте сказать со всей откровенностью: я люблю Тима, мы женаты, и это навсегда.
Граф сдержанно кивнул.
— Но вы мне небезразличны, к тому же вы мой старинный друг. Да, старинный друг, и я вас люблю. Зачем нужно все время различать, какая это любовь, подавлять, отрицать, разрушать ее? В любви бывает масса ситуаций, и можно любить по-разному. Конечно, я эгоистка. И в действительности думаю о том, чтобы не вам было хорошо, а мне. Разумеется, я обсуждала это с Тимом. О, не обижайтесь! Я не хочу отказываться от вашей любви, не хочу терять ее, не хочу, чтобы вы уезжали в какую-нибудь глушь, вроде Ирландии, с чувством, что вас отвергли. Вас не отвергли. Зачем уезжать с горя, когда можно оставаться здесь, даря своей привязанностью и получая ответную и будучи счастливым? Зачем? Все так просто. Проще простого. Я люблю вас, у меня достанет любви и на вас. Тим вас очень любит, уверена, вы это знаете. Но я сейчас говорю о вас и обо мне. Будем с доверием и любовью встречаться иногда. Я не имею в виду ничего предосудительного или безумного. Просто будем разговаривать, жить рядом и ради друг друга. Продолжайте любить меня и впредь, и мы пройдем по жизни, не потеряв друг друга, а вместе. Извините, я не слишком хорошо объясняю…