Что там еще говорится, помнишь?
— Это старинная шотландская баллада, но я не помню…
— «У его супруги другой супруг…»
— О… Гай…
— Только без эмоций, попытайся думать, думать вместе со мной. Понять меня сейчас, даже если это тяжело. Почему бы тебе снова не выйти замуж! Ты могла бы найти новое счастье с другим человеком. Я не хочу, чтобы ты оставалась одна.
— Нет. Я — это ты.
— Это ты сейчас так чувствуешь. Позже будешь чувствовать иначе. Жизнь, твоя природа, время скажут свое слово. Я размышлял над этим и хочу, чтобы ты вышла замуж. К примеру, за Питера. Он хороший человек и любит тебя. У него чистое сердце. Ты заметила, что он любит тебя?
Гертруда колебалась, не зная, что ответить. Ее это никогда не волновало.
— Граф? Да. Иногда мне казалось… но я…
— Я говорю это, просто чтобы ты собралась с мыслями. Бог знает, что случится с тобой через год. Может произойти что-нибудь совершенно непредвиденное. Но я так… хочу, чтобы ты была… под надежной защитой… и счастлива… когда меня не станет…
Он откинулся на подушки.
— Я хочу умереть спокойно… но как это делается?
Граф, стоявший за приоткрытой дверью на лестничной площадке, застыл на месте. Он пришел раньше и тихо поднялся по ступенькам. Дверь в гостиную была закрыта, в комнату Анны тоже. Сиделка была на кухне. В тишине и одиночестве он услышал слова Гая о нем. Он повернулся и на цыпочках спустился вниз.
Часть вторая
Прошло время, и Гай Опеншоу умер. Он прожил дольше, чем ожидалось, но подтвердил прогноз врача, скончавшись в канун Рождества. Его прах был развеян по ветру в безвестном саду. Был ранний апрель следующего года; Гертруда Опеншоу, урожденная Маккласки, смотрела из окна на холодный солнечный пейзаж с бегущими облаками. Справа, совсем близко, уходил в море небольшой скалистый мыс, покрытый густой изумрудной травой, похожей на причесанный ветром ворс шляпы, напяленной на серую выпуклость отвесного утеса, который, блестя крохотными кристаллами породы, спускался в высокую воду прилива. В отлив скалы упирались в бледно-желтую узкую полосу усеянного камнями пляжа. Камешки были серые, продолговатые и плоские, одинакового размера и формы и издалека походили на рыбную чешую. За тысячелетия море уложило их плотными рядами и отшлифовало до абсолютной гладкости. Лишь изредка тут и там выдавался щербатый, ржавый или покрытый руническими царапинами камень. Взбираться на утес было легко, только накануне Анна Кевидж проделала это. Прямо перед Гертрудой простиралось море, холодное темно-синее море с пышными белыми облаками над ним. В полукруге каменистой бухточки, в вершине которой находился дом, разбивались волны. Между домом и каменистым пляжем шли открытый всем ветрам сад, выщипанная овцами поляна и две полуобвалившиеся каменные стены, спускавшиеся к воде, вдоль них рос высокий, потрепанный непогодой боярышник, сквозь который часто пробирались дожди. Вся земля под боярышником была усеяна цветущими подснежниками. Слева от Гертруды, там, где земля покато спускалась к морю, виднелись лоскуты полей, тоже огороженных каменными стенами, находившимися в куда лучшем состоянии, которые отбрасывали резкие тени, когда облака не закрывали солнце. Гертруда и Анна жили в загородном доме Стэнли Опеншоу в графстве Камбрия. Три недели назад Манфред отвез их сюда, на север, в своей большой машине.
Гай больше не просил позвать Анну, казалось, он забыл о ней. Один раз он виделся с Графом, но недолго. Он больше не говорил с Гертрудой, как в тот вечер, когда просил ее быть счастливой после его смерти. Позже дневная сиделка сказала Гертруде, что он, должно быть, испытывал ужасные боли во время того разговора, потому что отказался от укола, чтобы сознание было ясным. После того вечера Гертруда отменила «часы посещения», и les cousins et les tantes держались в отдалении, почти перестали спрашивать о состоянии Гая и ожидали конца. Гай стал отчужденным, отрешенным, молча лежал, устремив взгляд мимо Гертруды на то, что его ожидало. Захотел увидеть Мозеса Гринберга, но беседа была короткой. Все распоряжения юридического характера были давно отданы. Виктор избегал расспросов, говорить ему было нечего. Перед самой кончиной Гай вдруг стал заговариваться, бредить, бормоча что-то о «колечке», «логическом пространстве», «верхней стороне куба» и «белом лебеде». Еще говорил о Хайдеггере и Витгенштейне. Потом стал с волнением просить позвать отца и дядю Руди. Он умер один, ночью, вероятно, во сне, сказала ночная сиделка (хотя откуда ей было знать). Сиделка, а не Гертруда нашла его мертвым. Гертруда взглянула разок на его мертвое лицо и отвернулась. Тело ее судорожно напряглось, словно в родовых схватках.
76
Ворон к ворону летит