Гертруда вспоминала, как Гай хотел, чтобы она была счастлива. Она никогда не будет счастлива, но обязана сопротивляться отчаянию.
— Человек обязан сопротивляться отчаянию, — сказала Анна. — Это одно из правил, действительных везде и всегда. Думаю, это долг человека даже в камере пыток, хотя никто никогда не узнает, следовал он этому долгу или нет.
— Одному Богу известно.
— Одному Богу известно.
— Полезная выдумка.
— Да.
Гертруда поняла слова о долге. Мелькнула мысль, что Гай с удовольствием порассуждал бы на эту тему.
Свет изменился, и по темному морю под теплым солнцем протянулись таинственные искрящиеся светло-голубые полосы.
Анна задумалась о том, что сейчас Великий пост. Что-то будет с ней к Пасхе? Пасха всегда представлялась ей огромным медленным взрывом слепящего света. Мысли обратились к невинному, незапятнанному. К детям во время Рождества, детям во время Пасхи. Детям, разыгрывающим рождественскую историю. Может, для нее сейчас лучше невинность, а не этот нестерпимый свет? Сначала она чувствовала себя как человек, успешно совершивший преступление. Теперь она стремилась обрести убежище в мире, спасение от греха.
Гертруда же думала, что хорошо бы Анна осталась с ней навсегда, она теперь жить без нее не может. Присутствие Анны в доме необходимо для долгого возвращения к жизни. Пока Гертруда не сказала этого Анне прямо, но намекнула.
— Я не смогла бы выжить без тебя, Анна. Бог мне послал тебя.
— Еще одна удобная выдумка.
— Нет-нет, ты знаешь, что я имею в виду. Ты появилась тогда, когда была необходима мне. А это что-то да значит.
— Это суеверие, дорогая. Но я рада… рада… что была полезна.
«Да, суеверие, — сказала себе Анна. — Отныне любая мысль, что моя жизнь подчинена воле Божьей, — не более чем суеверие». И все же ей хотелось, чтобы Гертруда оказалась права.
— Анна, милая, оставайся со мной… останешься?
— Я ведь уже сказала, что…
— Нет, я имею в виду — всегда. Вечно. Ты должна. Мы будем вместе. Душой вместе. Конечно, мы уедем и будем заниматься каждая своим делом, я не буду связывать тебя, но будем жить одним домом. Почему нет? Для меня это так ясно. Ты свободна, Анна, свободна, и все сейчас по-другому. Соглашайся, прошу тебя. Думаю, ты согласна. Быть со мной всегда.
«Гертруда повторяет, — думала Анна, — что я свободна, но что это значит?» Она не стала сейчас вникать в это Гертрудино «вечно», хотя ее это тронуло. Она сказала:
— Я никогда не оставлю тебя, ты знаешь…
«Больше ничего не буду говорить пока, — думала Гертруда. — Скорее всего, она останется, должна остаться».
— Хочу, чтобы ты помогла мне тратить деньги, — сказала Гертруда.
— Путешествия, шампанское?
— Ну и это тоже, почему нет! Я имела в виду благотворительность.
— Ты знаешь об этом больше моего. Как насчет той твоей работы с женщинами из Азии?
— Я так еще неопытна. Они красивы и духовны, это им следовало бы учить меня! Может, я вернусь к преподаванию в школе, не знаю. Но что бы я ни делала, хочу делать это с тобой вместе. Ты теперь наша монахиня, как говорит Граф о тебе. Ты наша святая и необходима нам. Вдова — это своего рода монахиня, мы вместе будем монахинями и будем совершать благие дела! Не вижу причины, почему бы детям Стэнли не получить все деньги Гая.
Гай не отдавал письменного распоряжения, но, можно сказать, между ними была безмолвная договоренность, что Гертруда, по крайней мере, составит промежуточное завещание в пользу Уильяма, Неда и Розалинды Опеншоу. Гертруда, у которой не было близких родственников, всегда относилась к семье Гая как к собственной. Теперь, однако, она чувствовала, что они не только не близки ей, но даже неприятны. Гай, украшение этого семейства, был мертв, а они продолжали жить.
— Ты можешь снова выйти замуж, — сказала Анна.
— Никогда! И спасибо, дорогая, что не подпускала их ко мне. Без тебя они съели бы меня живьем. — Гертруда имела в виду les cousins et les tantes. Анна стояла на страже, охраняя от них Гертруду. Они все были недовольны.
— Они любят тебя.
— Да-да, конечно…
— Как бы то ни было, я рада, что ты изучаешь урду.
В свое время они установили распорядок дел. По утрам расходились заниматься языками: Гертруда сидела в маленькой гостиной, Анна — у себя в спальне. Гертруда учила урду. Анна совершенствовала свой древнегреческий. Не столько монастырская привычка, сколько характер не позволял ей бездельничать. Она, по крайней, мере могла попытаться приобрести профессию. Гертруда тоже была не расположена к праздности, правда, она не обладала таким же упорством и вскоре забросила учебники. Анна увидела в подруге беспокойную, растерянную вдову средних лет. Вся ее прежняя жизнь была в муже. Теперь, не имея ни детей, ни занятия, она утратила путь. Но разве Анна тоже не утратила его? Был однажды Тот, кто сказал ей: «Я есмь Путь».[77]