— Я обожаю одиночество, — сказал Тим.
Собрав волю в кулак, он посмотрел Гертруде в глаза.
— Ты мог бы остаться там на какое-то время, сколько захочешь. Просто жить в доме, разобраться, что там работает, что нет. Электричество там есть, вода тоже, вот телефона нет, и, боюсь, обстановка очень примитивная. Я расскажу, как поладить с людьми в деревне. Дом стоит в стороне от нее, но есть велосипед. А еще в доме есть запас еды: консервы, спиртное, можешь пользоваться не раздумывая. А в деревенской лавке есть все самое необходимое. Тебе не будет одиноко? Конечно, я буду тебе платить за охрану дома, и ты сможешь заниматься там живописью, так?
— Да… да… да…
— Ты пейзажи пишешь?
— Ну, разумеется… я все пишу.
— Что ж, Тим… ты можешь сделать кое-что, что всегда хотелось Гаю, но что нам почему-то не удалось… Он хотел, чтобы художник написал картину, где был бы этот дом и, ты это поймешь, когда увидишь, окружающие холмы. Как ни печально это теперь, но я очень хотела бы, чтобы ты выполнил мою просьбу. Я куплю все твои картины, связанные с этим местом.
— Гертруда, минутку, — сказал Тим. Он овладел собой и подался вперед. Едва не похлопал ее по колену в коричневом чулке, но удержался. — Послушайте. Я не очень хороший художник. Так что, если дело в этом…
— Нет, не в этом… я имею в виду, что уверена в тебе, пейзаж вдохновит… но хочу, чтобы ты побывал там…
Тим выпрямился и сказал:
— Так и быть, сделаю все, что смогу. И я там буду один, никого больше? Мне это нравится.
— Да, только ты, никого больше. Вокруг никаких других домов, одна природа, но, если захочется, можно познакомиться с деревенскими жителями. Там все прекрасно отнесутся к художнику. Можешь оставаться там вечность, до самого сентября. Конечно, там ужасно жарко. Если я решу продавать дом, будет очень кстати иметь на месте человека, говорящего по-французски и по-английски, чтобы все показать. Право, теперь я вижу, что это была прекрасная идея.
— Гертруда, вы гениальны! — воскликнул Тим.
Какая фантастическая удача для них с Дейзи, думал он. Она может сдать свою квартиру, и сдаст, хотя говорит, что нельзя. Проведем целое лето во Франции! Она болтает по-французски. Гертруда еще и заплатит мне. Мы с Дейзи будем питаться хлебом, вином и оливками, как блаженные, вкушающие лотосова плода.[91]
— О, спасибо, Гертруда! — кричал Тим. — Спасибо, спасибо!
Раздался звонок. Анна Кевидж нажала кнопку, открывающую замок парадного. Потом открыла дверь квартиры. По лестнице поднимались Манфред и Граф.
— Мы столкнулись у подъезда, — объяснил Манфред, смеясь.
Граф уставил светло-голубые невидящие глаза на Анну.
— Гертруда разговаривает с Тимом Ридом, — сказала Анна, впуская их.
Гертруда распахнула дверь гостиной.
— Тим как раз уходит.
Следом появился Тим, проговорил: «Спасибо, Гертруда. О, здравствуйте! И всего хорошего!» — вышел, споткнулся на ступеньке и покатился вниз. Поднялся, еще раз крикнул: «Всего хорошего!» — и выбежал на улицу.
Что-то есть такое в этом молодом человеке, подумала Анна, что не вызывает у меня доверия. Ее нерасположение, она это знала, конечно, в какой-то мере питалось ощущением, что он испытывает к ней неприязнь.
Манфред и Граф прошли в гостиную. Анна отправилась к себе. Причесалась, глядя в зеркало на себя, худую и бесцветную. Неужели годы, проведенные в монастыре, и впрямь сделали ее невидимой? Не есть ли невидимость дар всевидящего и справедливого Бога вместо той бесценной жемчужины, того великого дара, которого она жаждала? Невинности, отсутствия всякой силы причинять страдание, даже тревожить, невинности невидимого бессильного наблюдателя! Не станет ли то, что она теперь чувствует, постоянным ее состоянием, или это — анестезирующее оцепенение, предшествующее страшной муке, которая сопровождает перерождение? Кроткое существо, которое жило и передвигалось незаметно на мягких лапках, сворачивается клубочком и засыпает, наполовину зарывшись во влажную землю, а потом пробуждается в мучительной боли и конвульсиях и видит, что превращается в кого-то совершенно иного, в свою противоположность, крылатое существо, даже обитающее в другой стихии. В случае Анны все было наоборот; ей было предначертано стать бескрылой, слабой и маленькой. Только сейчас Анна была безжизненной, бледной, невидимой и не ждущей ничего значительного в жизни.
91