Прошел немного вперед и сел. Глянул на часы. Еще не было одиннадцати. Возвращаться раньше вечера не стоило. Гертруде будет невыносимо, если он станет свидетелем ее горя. Что же делать? Писать не хотелось. Он почувствовал себя глубоко несчастным, и это было как физическое недомогание. Болели ноги, ломило голову, сводило живот. Он с усилием встал, как до этого Гертруда, прошел несколько шагов и остановился, бессмысленно глядя, как собака. Неожиданно вспомнилось купание Гертруды в кристальном озерце, но идти туда не хотелось, не хотелось видеть «лик». Возможно, подумалось ему, он больше никогда туда не пойдет, возможно, забудет туда дорогу.
Что с ним происходит? Он чувствует себя отвратительным, бесполезным, больным от самого себя. Куда он идет, зачем живет? Какова была его жизнь, какой будет? Он жил ложью, обманывая себя. Он неспособен рисовать, неспособен зарабатывать, неспособен вообще ни на что. Лучше было бросить живопись, он очень долго пытается сделать что-то стоящее, но ясно, что художник из него плохой. Лучше отказаться от дальнейших попыток, признать, что он подражатель, жалкий подражатель, и только.
Он снял со спины рюкзак, швырнул его наземь и пнул ногой. Вспомнилось лицо плачущей Гертруды, и самому захотелось плакать, но слез не было. Гертруда завтра уедет. Потом приедет Дейзи. Не хочу видеть ее, не хочу никого видеть. Не нужен я Дейзи, а Дейзи не нужна мне. Все это тоже чертова ложь.
Не хочу, подумал он про себя, показывать Дейзи «лик», канал. Вообще не хочу ее видеть здесь. И сам не хочу быть ни здесь, ни в каком другом месте. Хочу, чтобы кончился проклятый этот маскарад, хочу умереть.
Упав на кровать, Гертруда снова заплакала. Она плакала тихо, устало, буднично. Сил не было даже на то, чтобы подняться и поискать сухой платок. Тот, которым она промокала глаза, был совершенно мокрым, хоть выжимай. Лицо горело от слез. От горя тошнило и кружилась голова.
После смерти Гая она следила за своими страданиями, видела, что хочет страдать, затем очень постепенно ей захотелось перестать страдать, воспрянуть, захотелось, чтобы проснулось желание жить. Казалось бы, здесь, в месте, где всюду Гай, его мысли и его привычки, его знания и счастье, она так прекрасно держится. Она даже выдержала, не испытав особой боли, когда увидела Тима Рида на велосипеде Гая. И вот тонкая пленка, затянувшая рану, содрана. Прежняя страшная боль вернулась. Теперь она никогда не оправится, думалось ей, это тому доказательство.
Присутствие Тима Рида ее не беспокоило, она, поразмыслив, даже была рада, что в доме кто-то будет, что она не останется в «Высоких ивах» одна. Такого никогда не бывало. Всегда с ней был Гай. Она даже никогда не гуляла одна, только с ним. Больше того, как стало ей ясно сейчас, она всегда боялась тех скал и молчаливых безлюдных мест. Гай оберегал ее от этого страха, как от всех прочих.
Тим был полезен как человек, перед которым необходимо делать вид, будто с ней все в порядке. Было и другое преимущество, проистекавшее из полной сосредоточенности Тима на самом себе. Он был до неприличия неспособен вести себя соответственно ее печальным обстоятельствам, что радовало Гертруду, как и его простодушная поглощенность собственными интересами, полное отсутствие желания утешать, приставать, лезть в душу. Ей было легче от его безразличия к ее несчастью, его бесстыдной способности упиваться окружающей красотой. Подобная эгоистичная жизнерадостность была своего рода убежищем от чужой жалости и заботы. Только теперь, сбежав от этого, Гертруда почувствовала, насколько устала от заботливого любопытства и суетливого сочувствия тех, кто окружал ее, — сочувствия, как она догадывалась, во многих случаях лицемерного. Насколько серьезно Джанет Опеншоу или даже Стэнли переживали смерть Гая? Она просто заставила их задуматься о том дне, когда собственные дети унаследуют после Гертруды деньги Гая. Неудивительно, что Розалинда Опеншоу писала такие чудесные, сочувственные и такие взвешенные письма! Теперь Гертруда могла оценить, насколько семья Гая не была ее семьей. Как бы то ни было, люди всегда находят удовлетворение в несчастьях и горестях других, пока на них самих не обрушиваются жестокие страдания. Разве тронула смерть Гая миссис Маунт, или Джеральда, или Виктора, или (еще одного, кто прислал чудесное письмо) Белинтоя? Сильвия Викс даже и письма не прислала. А Манфред? В кафе, пока Манфред парковал машину, миссис Маунт, болтая о всяких пустяках, проговорилась о том, о чем Гертруда и не подозревала, но миссис Маунт ясно дала понять, что знает это наверняка, — что Гай и Манфред всегда не слишком ладили, что между ними всегда существовало соперничество и недоверие. Гертруда припомнила, что у Гая, особенно когда он заболел, Манфред вызывал раздражение. Возможно, в душе Манфред радовался смерти Гая. Они все были в тени Гая. Его явное превосходство должно было досаждать им. Почему Гертруда воображала, будто они должны любить и почитать его? Они завидовали ему, и его очевидная исключительность внушала им чувство неполноценности. Один Граф действительно любил Гая и действительно переживал его смерть как потерю. И еще Анна, ее дорогая Анна, по-настоящему делила с Гертрудой ее горе, по-настоящему беспокоилась и заботилась о ней. И все-таки даже Анна — как могла Анна не оценить того, что, едва она вернулась в мир, нашелся человек, Гертруда, которая так в ней нуждалась? Она должна была обрадоваться, быть довольной, благодарной, что имеет возможность оттеснить всех других и помогать ей справиться с горем!