— Так, — следователь пододвинул листок к Коломийцеву, — прошу описать, с первого дня знакомства и до того момента, как вы не обнаружили гражданку… а, ну уже Коломийцеву — дома. — Пал Палыч начал писать торопливо, путаясь в датах, да и как вызволить из памяти эти годы жизни с Машей, если они были заполнены если не благополучием и счастьем, то хотя бы размеренным, общим бытом, иллюзией покоя, и, главное — в этих трех годах была и росла маленькая Мона Ли. — Да, кстати, — следователь повертел карандаш в пальцах, — необходимо вызвать свидетелей — вашу мать, Ингу Львовну Вершинину, и дочь… Татьяну Коломийцеву, и приемную дочь…
— Оставьте ребенка в покое, — резко сказал Пал Палыч, — Нонне семь лет! Вы лучше меня знаете законодательство и процессуальный кодекс!
— А ты мне тут не указывай, кого звать, а кого не звать, не на именинах твоих, слышишь? — заорал следователь, — сейчас в предвариловку как миленький загремишь! Когда исчезла твоя жена, что же ты не побежал в милицию, а? Не побежал… Значит? Да что угодно — значит! Конфликт, а еще что хуже может быть? Сбежала! С другим! А ты из ревности ее преследовал, так? И нарочно устроился на вагонозавод, так? Я тебя прижму, сукин сын! Ты у меня под вышку пойдешь!
Пал Палыч молчал. Он прекрасно понимал, что хватит щелчка пальца, чтобы его, бывшего судью, сына осужденного врага народа, мужа осужденной условно гражданки — запереть на срок, который он сам, колеблясь, все же выносил в приговоре суда.
Под подписку о невыезде отпустили неохотно, и Пал Палыч едва живой добрался до дома. Инга Львовна уже привела Мону Ли из школы и кормила ее обедом, как обычно — со стонами:
— Бабушка, я не буду эту гадость!
— Это не гадость, а молочная лапша!
— А я ненавижу молочную лапшу!
— Выйди из-за стола и отправляйся учить уроки!
— Не буду!
— В угол!
— Не буду-у-у-у-у-у!
— Паша, прошу тебя, я не могу с ней справится! — Пал Палыч, собравшись с духом, вышел на кухню.
— Оставь её, мама, пусть идет учить уроки. Мона, я прошу тебя! — что-то в его тоне было такое, что Мона Ли свела брови в четкую линию — будто два темных зверька сцепились на переносице, а глаза её, становившиеся в плаче совсем светлыми, будто ограненными радужкой, наполнились слезами. — Ну, что ты, что ты, Мона, деточка, не надо, Пал Палыч прижал девочку к себе.
— Папа, — спросила Мона Ли, почему от тебя так ужасно пахнет?
— Чем? — изумился Пал Палыч.
— Горем, — сказала Мона Ли и ушла к себе в комнату.
— Мама, — Пал Палыч выпил воды из тонкого стакана с тремя красными кольцами, — мама, мужайся. У нас не просто горе, у нас огромное горе. Убита Маша. Меня подозревают. Мне грозит или огромный срок, или что-то еще, более страшное. — Инга Львовна окаменела, и стояла так долго, и так же прямо, как в ту ночь, когда арестовали ее мужа, Пашиного отца.
— Ты знаешь, — наконец она заговорила, — нужно быть готовым ко всему, но я, кажется, знаю выход. Возьми себя в руки, и не раскисай, прошу. Сейчас времена немного не те.
— Мама, в нашей стране времена всегда — «те», уж кто-кто, а ты-то это знаешь.
— Ты помнишь Войтенко? — спросила Инга Львовна.
— Еще бы, — ответил Пал Палыч, — редкостный мерзавец. Мы в Москву из-за него не смогли вернуться, даже после того, как реабилитировали отца.
— Сейчас Войтенко очень высоко, настолько высоко, что он нам и поможет.
— Мама, — Пал Палыч налил коньяку в стакан, — не смеши меня. Я прекрасно знаю, где он сейчас и кто он сейчас.
— Паша, — Инга Львовна жестом попросила папиросу, — достань мне билеты на самолет. В Москву. На завтра. Возьми больничный лист по уходу за Моной — Лёва все сделает, позвонишь ему. На работу не выходи, вообще лучше — никуда не выходи и не отвечай на телефонные звонки. Жаль Машу, жаль. Я была против этого брака, но твое своеволие неоднократно … — и Инга Львовна сказала все, что в этих случаях говорят матери. Пал Палыч молчал и прислушивался к пульсу. Сердце постепенно успокаивалось.
Вечером следующего дня Инга Львовна Вершинина уже летела рейсом Орск-Москва. Номер для нее был забронирован в гостинице Москва. Пал Палыч сидел с Моной Ли и читал ей рассказ про Серую шейку. Мона — плакала.
Глава 12
Вернулась из Москвы Инга Львовна вместе с Танечкой. Радости Пал Палыча не было предела — он не видел дочь почти целый год. Танечка подурнела, как это иногда бывает с беременными, ходила тяжело, растирая поясницу, капризничала, тискала обалдевшую от радости Мону, позволяла ей «слушать животик», расчесывала ее волосы на ночь, заплетала Моне тридцать шесть косичек, и та кружилась на одном месте, превращаясь в какую-то фантастическую карусель.