— Павел, — крикнул он ему, — пойди и выпей водки, и мне, кстати, принеси. Все живы. У Моны что-то странное — как кома. Мы везем ее и Ингу Львовну в больницу, едешь с нами. Оденься, Павел. Документы, документы где? на ходу поставили диагноз Инге Львовне — инфаркт, побежали за носилками. Вызвали детскую реанимацию. Пока Танечка, помещенная в трубу больничного коридора, переживала начало того невероятного пути, в конце которого на свет появляется маленький человек, Инга Львовна уже лежала в отделении реанимации городской клинической больницы, выстроенной еще до революции на средства купца 1 гильдии Мамаева. Положение было серьезное, но не смертельное, как сказал зав. отделением, дежуривший в ту ночь, подменяя заболевшего кардиолога. Павел тупо кивал, пытался пожать врачу руку, но тот посоветовал ему немедля ехать в детскую, расположенную на другом конце города. С Моной Ли был Лёва. Сделали промывание желудка, подключили к аппарату искусственного дыхания, ввели все то, что полагается в таких случаях — ничего не изменило картины. Она по-прежнему лежала, как спящая красавица — с пульсом, означавшим только одно — она жива.
— Преагональное, — сказал Лева. Держись, Паш. Если сейчас не вытащим — всё.
Глава 13
Пал Палыч уснул в ординаторской на чьем-то халате. Собирались врачи, звонил телефон, бегали медсестры, в кабинете зав. отделением собиралась пятиминутка — Павел спал. Он проспал 16 часов, буквально упал в пропасть, спасался в своем сне, и не было сновидений, был только легкий хрустальный звон и какое-то серебристое свечение, как будто дрожал воздух. Лёва сел рядом, пощупал пульс, потянул вниз веки;
— Пашка, давай, вставай. Все живы, все здоровы.
— Мона как? — это был первый и главный вопрос.
— Мона-Мона… у тебя внук родился, Коломийцев. Мальчик. Ты понял? Зять летит из Москвы. Хороший мальчик.
— Зять ужасный, — сказал Коломийцев, — хиппи какой-то. Волосатый. Стихи пишет.
— Да при чем тут зять? Мальчик, Паша, это твой внук. Сын Таньки. Немного не доносила, но вес пристойный, рефлексы — все в порядке, без патологий.
— Мама? — Пал Палыч уже возвращался в жизнь, — мама???
— Да не ори ты! — Лёва крикнул в дверь — Наташечка! Кошечка моя! А два кофеечка нам?
— А за что вам, Лев Иосифович, такие привилегии? — Наташечка оказалась брюнеткой с достойной грудью и приличной талией, перехваченной пояском крахмального халатика.
— Ну, так вот … — Лёва помолчал, — Паш, мама нормально, инфаркт есть. хорошо, не обширный, и еще много чего заодно выцепили — мама молоток. Просто героическая наша Инга Львовна… а вот Мона. Мона. Паш, я не знаю, что с ней. Она — как тебе сказать — не жива, и не мертва. То есть она жива. Все процессы идут, но дико замедленны. Если бы, прости, ну — ты понимаешь, было бы совсем худо — она бы уже умерла. И нет клинической, понимаешь? Нет. Я не понимаю. Вот, — Лёва встал, — и я не понимаю. Будем держать здесь. Она спит, но с открытыми глазами. Бред, Паш. Держись.
— Да-да, — сказал Павел, — я могу ее увидеть?
Последующий месяц Пал Палыч держался исключительно на каком-то внутреннем резерве, который открывается внезапно у многих, попавших в подобную ситуацию. Чтобы не сойти с ума и не спится, он четким почерком много пишущего человека написал план-расписание. С 7.00 до 23.00. Тяжелее всего давалась зарядка, легче всего — контрастный душ. Дочь с зятем и новорожденным сыном заняли собою день, ночь и квартиру, и это было — облегчением. Мальчика назвали Кириллом.
— В честь кого? — спросил Пал Палыч.
— А зачем в честь? — ответил волосатый зять, который с собой приволок еще и гитару из Москвы и лежал на диване, позвякивая струнами, — просто Кирилл, и все. Мне нравится.