— Ну, этого вполне достаточно, — ответил Пал Палыч, — главное, чтобы мальчик был здоровый. А чего ему болеть? — меланхолично спросил зять, — у нас медицина хорошая. На этом все разговоры с зятем Вовой закончились. Танечка кормила сама, Пал Палыч заходил на цыпочках и в марлевой повязке — смотрел на крошечное существо, в котором, как он думал, текла кровь Коломийцевых. Весь в прадеда — Пал Палыч пытался вытащить из шкафа пыльный кожаный альбом с двумя пряжками из бронзы, на что Таня отчаянно махала руками — ни-ни-ни-пыль-пыль! — смотри, такой же взгляд, те же брови!
— Хорошо бы, и характером в него! — Пал Палыч ошибался. Впрочем, лицо Войтенко он помнил плохо.
К 10 утра Пал Палыч был у Инги Львовны, ее уже перевели в отдельную палату, все-таки, судья, даже и бывший, имел какие-то привилегии — много кому он помог совершенно бескорыстно. Инга Львовна тяготилась больницей, скучала, хотела страстно видеть правнука, и беспокоилась, поливает ли кто-нибудь ее драгоценный лимон, выращенный из косточки. Про Мону говорить избегали. От мамы Пал Палыч ехал на работу, с работы — к Моне. Девочка лежала в состоянии «каталептического ступора», иного объяснения Лева найти не мог. На дурацкие вопросы — какой прогноз? — Лёва не отвечал.
— Не знаю, Паш. Понятно одно — такая реакция на смерть матери. Видимо, она внутри противилась этому известию, и именно блины, какая-то очень реальная вещь, какая-то зацепка — и стала спусковым крючком. Я ведь решил, что она наглоталась чего-то, ну — как истерические девицы, но в 7 лет, откуда…
— Она станет прежней? — спрашивал Пал Палыч, сидя в ногах Моны Ли, — как ты думаешь?
— Паш, не изводи меня.
— Давай, я заберу её домой, а?
— Паш, — Лёва скрыл, что наблюдая девочку, накропал статейку «Кататонический синдром у детей школьного возраста» в реферативный журнал «Медицина» и теперь ждал приглашения на конференцию, — не советую, вот, как хочешь, но — не советую, и всё.
— Все-таки, я заберу её. Как мама сможет обходиться без медицинской помощи, возьму Мону. Сам буду ухаживать, — решил Пал Палыч.
Ингу Львовну привезли на такси, Пал Палыч, поддерживая ее под ручку, буквально поднял на второй этаж. За шоколадной дверью, оббитой дерматином, было шумно, пахло вкусно и, перекрывая бренчанье гитары и свист чайника, орал младенец. Инга Львовна сразу похорошела, помолодела, сказала:
— Нет, нет, сначала я приму ванну! — И там, поддерживаемая Танечкой, смыла с себя больничный запах и грязь, переоделась в шелковую пижаму, которую она называла — мои японские дракончики — и, посвежевшая, в облачке одеколона и пудры, вплыла в комнату, где в глубоком ящике комода надрывался розовый младенец. — Боже мой! — всплеснула руками Инга Львовна, — это же вылитый Пашенькин… папа! В этой фразе никакого вранья не было, и Инга Львовна повторила её дважды.
— Ба, ну почему не Вовкины гены-то? Вовка считает, что его? — Танечка прислушалась к гитаре.
— Ну, — прохладно заметила бабушка, — ВЛАДИМИРУ никто не мешает иметь СВОЁ мнение. А мы останемся при своём, правда, Николка?
— Мама, Пал Палыч взял Ингу Львовну под локоток, — это — Кирилл.
— Кирюша? — нет, я не хочу никакого Кирюшу! — В двери материализовался Вова.
— Тань, давай уже пакуйся, мои предки тоже жаждут, не? А меня отпуск кончился. Господа товарищи, — зять взял блатной аккорд, — «я родился, не в муках, не в злобе …девять месяцев — это не лет…»
— Шпана, — только и сказала Инга Львовна.
Вечером Лёва и Пал Палыч привезли Мону. Её внесли на носилках, укутанную больничным одеялом. Мона спала. Глаза её были открыты. На минуту все смолкли, даже младенец Кирилл.
— Фига се, красава какая, — присвистнул зять, — Танька, а на тебя ваще не похожа.
— Я что, некрасивая? — сказала Танечка тоном, после которого получают или удар сковородкой или свидетельство о разводе.
— Да нет, ты че, — Вова смотрел на Мону Ли, — просто — другая. Космическая какая девочка. А че с ней?
— Спит, — сказал Пал Палыч. Мону отнесли в детскую.
Еле светил ночник. Голубоватые тени плясали по потолку, жарко грели батареи. Все толкались в дверях. Мону уложили на кровать. Снова заплакал Кирилл, отчаянно и горько, как будто ему стало страшно.
— Папа, — сказала Мона, — а кто там плачет?
— Танечка, — почти не шевеля губами, — сказал Лёва, — принеси сына. Только тихо. И быстро. Таня незаметно отделилась от притолоки, взяла на руки Кирюшу — только распеленала, готовились купать, передала на руки Лёве.