— Я думал, что она в коме? В таких случаях никак не реагируют на внешние раздражители!
— Ох, Левушка, — Инга Львовна тоже не отказалась от рюмочки. — Ваши внешние раздражители приводят в состояние вибрации весь город Орск!
— Скажете тоже, — Лёва был окончательно смущен, — ну, вас послушать, я таки просто — Казанова! — Рассмеялись, расходились из-за стола неожиданно мирно расположенные, даже Вова не отправился на вокзал, а ограничился тем, что заказал межгород с Москвой.
В комнате Моны Ли раздернули шторы, открыли форточку, и Мона с наслаждением нюхала воздух, пахнущий первым снегом. Осторожно поднявшись, она подошла к окну и выставила в форточку руку — на ладонь садились снежинки, она подносила их ко рту, глотала растаявшую воду — и улыбалась.
Ни в какую школу, Мона Ли, конечно, не пошла. Пал Палыч в субботу был вызван к директрисе. Обширная толстая тетка с громовым голосом, бывшая надзирательница женской тюрьмы под Оренбургом (пару лет назад она была ранена на утренней поверке зечкой — заточенная ложка вошла ей в левый бок. Зечка пошла под вышку, а Анфиса Николаевна, потеряв селезенку, была направлена в народное образование. Дисциплина везде нужна, — сказали в райкоме партии, — а в школе даже больше, чем в тюрьме). В принципе, бабой она оказалась неплохой, выбила хорошие школьные обеды, организовала кружковую работу и подняла дисциплину на уровень недосягаемый.
— Пал Палыч, — директриса вертела на столе папку с синими тесемками, — вы нас-то поймите? На прошлых уроках, как учительница начнет читать, ну — текст любой, будь там слова «мама», «поезд», «вагон» — все. Истерика. И у всех девочек начиналась тут же. — Анфиса вздохнула, между зубов застряло мясное волокно из щей и теперь досаждало ей, — а потом это… кровь носом, обмороки. Такое горе. Я разве не понимаю? — Пал Палыч сидел на самом краешке казенного стула и теребил в руках шляпу — ту, свадебную.
— Но как же образование? — спросил он робко, — она же отстанет? Мы только две четверти смогли пройти…
— Прошли, прошли, — директриса развязала тесемки — вот. Неуд, уд, неуд, неуд — только по поведению «хорошо». Я её формально перевести не могу.
— Так что делать-то? — Пал Палыч слушал шум от беготни десятков пар ног в коридоре, — я же не могу ее сам учить?
— А мы на дому тоже не можем, — резко сказала Анфиса Николаевна, — у нас только к инвалидам ходят. Кто лежачий. Давайте я вам правду скажу — отправляйте вы её в «Лесную школу». Они там умеют работать с ущербными… простите, с больными, простите… ну, с психикой у нее не в порядке, — едва не плача сказала она, — вот, анам-нез, — прочла она по слогам.
— Вы её отчисляете? — Пал Палыч был не в силах терпеть эту муку.
— Да — твердо сказала директриса.
Дома, в парадной комнате, сидели за большим столом под старой лампой со стеклянными гранеными подвесками. Подвески были молочно-белые, а абажур лампы — зеленый, пупырчатый квадрат, подвешенный на цепях. Свет от лампы лился призрачный, как в майском лесу. По одну сторону стола сидел Пал Палыч с Ингой Львовной, по другую — Лёва с Танечкой. Вова был отправлен в магазин, Мона смотрела книжку в детской, узнавая картинки, будто здороваясь с ними.
— Я её в «Лесную школу» не отдам, — сказал Пал Палыч.
— Пашенька, — Инга Львовна вертела обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки, — а может быть, это не такая плохая мысль? Это же в лесу? Там воздух, наверняка там медицинский персонал, и учителя со специальным образованием, и все детки как бы проблемные, нет?
— Нет, — это уже Лёва сказал, — нет. Если бы вы знали, Инга Львовна! Я просто не хочу делать больно вашему сердцу. Скажу кратко — нет. Наблюдать Мону буду я, и чудесная новая докторша, педиатр чуткий, редкая умница.
— И красавица? — поддела Инга Львовна.
— Да, если хотите, и — красавица! — Лёва тут же вскинулся, — почему женщина непременно должна быть страшнее смертного греха? Возьмем, к примеру … — но Пал Палыч не дал Лёве продолжить:
— Давай по делу. Нужен кто-то в РайОНО, чтобы разрешили обучение на дому. До 4 класса программа не ахти, какая сложная, ну — наймем ей учительницу, мама обеспечит порядок, я имею в виду — режим, и прочее. Дома, среди своих, ее никто не посмеет обидеть, сказать дурное слово, да просто — толкнуть ненароком.
— Но, пап, — Танечка прислушивалась к дыханию спящего Кирюши, — ей же надо с детьми общаться, как она будет одна расти? В кружки, может быть?
— Да, вот, кстати, — поддержал Таню Лёва, — кружки — чудесно. Там другая атмосфера, и можно выбрать ей что-то музыкальное, или рисование? Обе стороны стола согласились.