— Пап, — сказала Мона Ли, — я его знаю.
— Ты спутала, — Пал Палыч прекрасно узнал корейца, — много схожих лиц, а тут еще на скорости — тебе показалось.
— Нет, — Мона Ли крепко взяла за руку Пал Палыча, — он. Он хочет меня забрать. Папочка, не отдавай меня ему, я так боюсь. Я ужасно боюсь его! Он приходил к маме, он бил маму, мама из-за него пила водку, и она очень боялась его!
Вопрос с установлением отцовства Пал Палыч со свойственной ему педантичностью решил давно, сразу же после свадьбы. Паша, — слабо протестовала Маша, — ты же сам еще недавно разыскивал Захара, чтобы он признал, что он отец Нонны, а теперь мы опять будем все переделывать? Как же без его согласия? Предоставь это мне, — жестко сказал тогда Пал Палыч, — в документах порядок необходим. Представь себе, что он явится через несколько лет и будет предъявлять права на Нонну? Представила? Вот, поэтому она будет — Коломийцева. Так Нонна была вписана в паспорт Пал Палыча, как Нонна Павловна Коломийцева, но в свидетельстве о рождении она осталась Нонной Захаровной Ли. Свидетельство просто не успели выправить новое — уход Маши из дома, и все последующие беды вычеркнули из памяти эту небольшую формальность. Пал Палыч не придал значения промелькнувшему лицу с вислыми усиками и глазами, будто прорезанными на туго натянутой шафрановой коже. Но сама Мона Ли почувствовала тяжелое беспокойство и опасность, исходившую от этого человека. В свои 8 лет она не могла совместить того, что кореец был ее биологическим отцом, а Пал Палыч — приемным. Для нее весь мир, свет и покой были заключены только в одном человеке — в Коломийцеве.
Дома Инга Львовна раскутала свежую, снежную Мону Ли, порадовалась тонкому румянцу, проступившему, наконец-то на щеках, выбранила Павла, что забыл половину Танечкиных вещей, погрустила, что увезли правнука и внучку, и порадовалась благословенной тишине, наступившей, наконец-то, в квартире.
Воздух дрожал от жары, над радиаторами центрального отопления поднимались вверх токи сухого тепла, колыхались цветы на тюлевых занавесках, и легонько осыпалась пыль с тяжелых плюшевых портьер. Мона Ли смотрела тот же сон. Женщина, со спокойным лицом, одетая совсем не так, как одеваются сейчас, в накидки, ниспадающие волнами, смотрела на неё, на Мону Ли, и улыбалась, прижав к губам палец.
Глава 15
В драмтеатре им. Пушкина давали оперетту, приехавшую из Москвы.
— Пашенька, — пропела Инга Львовна, вытряхивая нафталин из бархатного лилового платья, — ты с нами?
— Упаси Бог, — прокричал Пал Палыч из кабинета, — терпеть не могу эти канканы и чудовищные по глупости диалоги! «Там всех свиней я господин», — промурлыкал он, — избавь! Я люблю Вампилова, Арбузова… но что-то наши их ставят редко.
— А мы с Моной пойдем! И я даже нашла Моне платье, вот! — Инга Львовна, чихая от нафталина, вытащила свое, дореволюционное, сохранившееся каким-то волшебным образом — платье. Лиф с короткими крылышками, а из под них — газовые рукавчики, оканчивающиеся манжетами с пуговками-бусинками. Присборенная юбочка — верхняя, тяжелая, белого атласа, была посажена на нижнюю, которую Инга Львовна намерена была жестко крахмалить. Проблема был с чулочками и туфельками, но Пал Палыч тут же вынул из бумажника деньги — купи ей, все, что нужно принцессам!