Какие в почтовом вагоне заработки? Правильно, никакие. Да лихие люди везде есть. Подговорили мешок вскрыть, под руку подбили, соблазнили, я не виновата, я ж мать, мне ребеночка кормить, — причитала Куницкая у следователя, — пожалейте меня, куда мне — на зону, как я кровиночку брошу, на кого? Государство позаботится, — холодно отвечала следователь, женщина бездетная и незамужняя, — а вот вы, гражданка, государству в самую душу плюнули, в карман залезли. Да я же не казенную вскрыла-то, я ж такую, простую. Я думала, раз с Абхазии, мандаринки вдруг — для дочки? Вы, гражданка, меня не жалобьте, мандаринки… вы бутылку коньяку оттуда украли, а вот мандарины-то и не тронули. Долго они так сидели, пока допросы, пока эта посылка чертова, и как попалась-то глупо, Куницкая грызла себя без жалости, как попалась! Если бы одна выпила — сошло бы, а я этого позвала, из ВОХРы, он и донес.
На суд явилась Машка с Нонной на руках. Той едва третий год пошел, а она говорила совсем мало, улыбалась только. Кривая дорога, а вот ведь — вывозит! Судья оказался мужиком неглупым, кровожадности в нем не было, да еще кое-какие справочки навел, как Маша-то сама на свет появилась — тут тебе и детдом, и вся жизнь исковерканная. А как на Нонну глянул — обомлел. Та сидела тихохонько, только глядела на него во все глаза. Глаза у нее в том возрасте были точно фиалковые, но с блестками золотыми по радужке, и уже открывался этот, редкой красоты восточный разрез, сужался к вискам, и брови уже наметкой шли — на будущее великолепие. Судья даже головой потряс, будто морок отгоняя, и изменил резолютивную — дал год условно с запретом занимать должности, связанные с деньгами или ценностями.
И снова вышла Маша Куницкая с Нонной — в никуда. И мела сухая метель, и стегала по ногам, и забиралась под подол старенького пальтеца, и студила самое нутро. Взяв почти невесомую Нонну на руки, Маша пошла по городской улице, свернула в прилегавшие, сплошь в деревянных постройках, переулочки, и стукнула в первую же попавшуюся дверь.
На стук зажглась лампочка над крыльцом, и отворилась дверь. В ее проеме стоял лысоватый сухощавый мужчина, в домашнем, и только поэтому Маша сразу и не признала в нем сегодняшнего судью.
— Пал Палыч, — сказал мужчина, только не Знаменский, а Коломийцев. Проходите, Маша, я знал, что вы придете. — Маше было всё равно, ей хотелось одного — тепла и еды, а Нонна просто оттягивала руки. В сенях было светло и чисто, так же чисто было и в доме, и круглый стол стоял в центре комнаты, и журчал телевизор в углу, и пахло едой, чистым бельем и почему-то можжевельником. Вышла женщина, с убранными в пучок седыми волосами, такая же сухощавая и неулыбчивая.
— Мама моя, — представил женщину Пал Палыч, — Инга Львовна, вот, сдаю ей вас с дочкой на поруки. И тут же закашлялся — на попечение. Простите — профессиональное.
— У Павла высшее юридическое образование, — значительно сказала Инга Львовна и повела Машу мыть руки.
Проваливаясь в сон, Маша подумала — опять повезло, повезло… как же мне повезло… Маленькая Нонна лежала на разложенной раскладушке, придвинутой к стене и загороженной креслом — чтобы не упала во сне, и рассматривала тени, бегающие по потолку. Непривычная сытость от пшенной каши и сладкого молока прогнала сон, и девочка слушала незнакомую тишину и никак не могла уснуть без перестука колес. Откуда-то вышла теплая полосатая кошка, и, мурлыча, свернулась в ногах девочки.
На крохотной кухоньке седая женщина с прямой спиной, в цветастом переднике, ополаскивала в тазу посуду, насухо вытирала её и ставила в шкафчик с резными дверцами. Она хмурилась, губы ее шевелились, со стороны показалось бы — говорит сама с собой. Так оно и было — Инга Львовна убеждала себя в том, что Павел знает, что делает. Но она совершенно была уверена в обратном.
Глава 2
Вечером следующего дня, за тем же круглым столом, Пал Палыч, накрыв изящной кистью руки Машины — грубой лепки, привыкшие к работе, говорил внятно и убедительно, как в зале суда:
— Маша, я немолод, вдовец уже три года, у меня взрослая дочь, тут он вздохнул — в трудном возрасте, я небогат, не беру взяток, но я физически здоров и крепок, и буду вам, Маша, достойным мужем и заботливым отцом вашей дочери. У меня есть своя жилплощадь, и, хотя город наш небольшой и имеются некоторые — … он вновь закашлялся, — трудности с вашим трудоустройством, я подыщу вам работу. Дочь может пойти в сад, а пока моя мама вполне способна присмотреть за ней. Решайте. Слово за вами.
Маша все хотела убрать руки из-под его ладони, она физически ощущала темную кайму под ногтями от въевшегося угля титана, цыпки от ледяной воды, которой приходилось мыть полы в вагоне. Ей было стыдно себя, дурно одетую, некрасивую тетку, изработавшуюся, как лошадь и уставшую до того, что жить не хотелось вовсе. К тому же ей хотелось выпить, как никогда. Маша, к своим неполным двадцати семи годам была уже алкоголичкой.