Таким образом, в общей сложности, различие между патрициями и плебеями стирается как в политическом, так и в социально-экономическом отношении. Становится видно и чувствительно лишь различие между "оптиматами" и "пролетариями", людьми сильными, богатыми, влиятельными, с одной стороны, и голытьбой- с другой стороны.
И в таких-то условиях самодержавный народ должен был уследить за порядком сам, не имея уже своих доблестных, старых патрициев, которых права сам же уничтожил. Ясно, как все это обостряло дальнейший ход процесса социального и политического расстройства.
Римские правители провинций делают что хотят. Они царьки. Им платят дань подчиненные Риму цари. Они грабят провинции. Не лучше было и в Риме. Главную основу состояния Красса составили спекуляции во время проскрипций Суллы и опустошений Мария. Красе скупал задешево имения проскриптов и опустошенные пожарами дома, а потом перепродавал их. Выгодную спекуляцию составлял также торг невольниками, обогативший, между прочим, Катона. Откуп государственных налогов создал также множество богачей. О грабеже провинций нечего и говорить. Красе в одном иерусалимском храме награбил на 15 миллионов рублей. Помпеи получал с каппадокийского царя ежемесячно по 37000 руб. [Шлоссер, "Всемирная История"]; о добыче его во время войны с Митридатом можно судить по тому, что он во время своего триумфа подарил каждому солдату своей армии по 327 руб. Громадные состояния, таким образом составленные, помогали захватывать власть. Искатели должностей и поили, и кормили, и потешали зрелищами "самодержавных" нищих избирателей, издерживая на это миллионы. Должностные лица закупались и продавали не только справедливость, но и самый Рим. Масса граждан развращалась подкупом и кормежкой, но, конечно, жила в виде полунищего пролетариата. Сама столица Рим, - которого население фактически узурпировало власть "самодержавного народа" Римского государства, была сосредоточием этого контраста двух классов. О размерах низшего класса самодержавной голытьбы, скитавшейся в столице, можно судить по тому, что до Юлия Цезаря 320.000 человек пользовались даровой раздачей хлеба от республики [Светоний, "Юлий Цезарь", гл. XLI].
Рим стал государством всемирным. Достоинство гражданина этого всемирного государства выросло в понятиях очень высоко. Необходимость править множеством народов выработала тонкие понятия права, справедливости и политического искусства. Для этого управления, внутреннего и внешнего, была наконец веками практики создана искусная организация судебно-административных властей. Но управлять этой организацией с падением патриотической аристократии было уже некому. Народ имел все права: выбирал, сменял, контролировал все власти. Но это было пустым звуком. Громадному населению римских граждан, рассеянных по всей Италии и далеко за ее пределами, невозможно было уже даже собраться в одну толпу, на одном месте. Это был владыка слепой, глухой и даже немой. Все его выборные делали что хотели и обманывали его, он ни за чем не мог уследить: обычное положение всякой демократии, взявшей на себя Верховную власть в великом по объему государстве.
И вот наступила эпоха всевозможных узурпации, господства партий, всеобщего грабежа, всеобщей продажности. Уже история Югурта показала, что все можно делать в Риме за деньги, ибо в Риме не было уже глаза за правлением: народ не имел для того органов. В провинции полководцы делали что хотели, даже воевали друг с другом. В самом Риме происходила невообразимая анархия и достаточно вспомнить историю Милона и Саллюстия, чтобы понять невыносимость этого положения. В Риме порядок уже мог поддерживаться только узурпаторами, но это обходилось очень дорого. Марианские грабежи и насилия ужаснули Рим, но их могли устранить только еще более страшные насилия Суллы, когда во время одних проскрипций (не считая войн) погибло 40000 человек, в том числе тысячи всадников, 90 сенаторов, и 15 консулов [Шлоссер, "Всемирная история", т. I, стр. 719]...
Urbem venalem et matureperituram si emptorem invenerit [31], пророчил Риму Югурт. Но Рим ждало, по всей видимости, еще худшее. Он, видимо, разлагался во взаимных усобицах и шел прямо к гибели, если бы государственная конституция не изменилась. Но она изменилась. По невозможности прежнего строя, по невозможности непосредственного правления народа явилось искание единоличной власти.
Она была выдвинута последовательным рядом узурпации, но сознание народное поняло наконец ее необходимость, как законной основы порядка.
Императорская идея
Ко времени императорского периода, Рим уже выработал себе стройный и великой идеал государственности. Было вполне сознано господство законности, гражданской равноправности, сильной государственной власти, необходимость специализации управительных властей и их ответственности. Вся эта стройная государственная идея истекала однако не из какого-либо высшего, сверхнародного начала, а неразрывно связывалась с историческим Римом. Римлянин твердо верил в высоту своего государственного идеала, в его абсолютность, но этот идеал был дан не какой-либо отвлеченной идеей, не высшей волей Божества, а Римом, его трудами, его разумом, его историей, и потому реальное осуществление этого идеала было неотделимо от существования Рима.
Общая идея правления, т. е. существеннейшая задача верховной власти, была сознаваема вполне отчетливо. Но всем orbis terramm Romanus, который почта сливался с понятием о земном шаре, должен царствовать pax Romana [32], но именно Romana, для поддержания коего эти владыки вселенной говорили себе:
Tu regere imperio populos, Romane, memento:
Parcere subiectis et debellare superbos! [33]
Идея стройная и даже величественная, но чисто земная, тесно и неразрывно связанная с римской силой, доблестью, историей, с существованием Рима и званием римского гражданина или по меньшей мере римского подданного. Религиозное начало имело здесь гораздо меньше значения, нежели даже во времена Ромула и Нумы, когда боги внушали законы. В Риме, окончательно развитом, закон был чисто римский, выражавший волю и разум народа, senatus populusque [34], римской республики, точнее всей римской нации.
Это обстоятельство было важное. С одной стороны - идеал был столь ясен и общеосознан, что не требовал даже никаких истолкований, так что аристократия менее всего могла бы получить теперь значение верховной власти (которой и раньше не могла добиться). С другой стороны, это был идеал, во имя которого народ никак не мог подчиниться какой-либо силе выше себя, ибо в римском государственном идеале народ именно утверждал самого себя, как источник этого идеала. Итак истинной монархии в Риме не могло возникнуть. Единоличная власть могла быть высшей в смысле управительного органа, но значения верховной ей не из чего было почерпнуть. Между тем все обстоятельства выдвигали безусловно необходимость единоличной власти столь твердой, чтобы она не опиралась даже на избрание, ибо жестокие смуты показали всем воочию неспособность народа разумно избирать власть.
Кровавые смуты времен Гракхов кончились победой оптиматов, но показали даже самим демагогам, что на толпу невозможно положиться. Марий действовал для народа, но опирался на военную узурпацию. Сулла действовал во имя аристократии, но опирался на такую же военную узурпацию. Оба они не вводили, собственно говоря, никакой реформы, а только поддерживали различные стороны римской конституции. Сулла настолько признавал народное верховенство, что даже действуя насилием, приказал себя избрать в диктаторы народу, а не сенату. Все признавали верховенство народа, и все уже отлично поняли, что практически верховенство это есть фикция, и что порядок может держаться только диктатурой, и притом незыблемой, которая бы не обращала внимания ни на какие законные сроки, и не уходила бы с места из-за неудовольствия народа. Римская мысль сосредоточилась поэтому на средствах найти такую единоличную власть, которая бы не была узурпаторской. Задача была крайне трудная, при римском государственном идеале, почти невозможная. И она действительно была разрешена только приблизительно.