Лица, изображенные там, не были лицами. Так могло бы быть, если б человеческие лица изо всей силы прижать к стеклу. Тогда смялись бы все черты и осталось одно белое пятно. На картинах было слишком много белых пятен, но не они приковывали внимание, не они оставляли такое острое впечатление. Его оставляли глаза, безудержно распростертые в крике рты и руки, которые судорожно колотили по этому невидимому стеклу. Пытаясь вырваться без надежды. Без малейшего проблеска надежды и прекрасно знающие это – глаза. Он сразу понял, что эти белые пятна – не лица, а души. Запертые души. Запертые в каком-то страшном месте, из которого невозможно уйти. От них веяло таким первобытным ужасом, таким отчаянием, что он почувствовал, как зашевелились волосы на его голове. Скрюченные руки, судорожно сведенные, в истерике, пальцы колотили по стеклу, пытались протянуться к нему. Рты были похожи на черную дыру, издающую отчаянный смертный вопль, обреченный вопль ужаса, не способного проникнуть наружу. Он почувствовал мелкую дрожь в кончиках пальцев. Он знал множество разновидностей и видов страстей, но он никогда не видел страсти, приносящей столько страданий.
Внезапно ему показалось, что все лица (белые пятна) обернулись к нему. Обернулись, зашевелились. Потянулись чудовищными пальцами, колотя изо всех сил по невидимой, не преодолимой преграде. Так могли бы вырываться из могилы, из-под земли люди, которых похоронили живьем. С тем же исступлением пытающиеся разодрать деревянную крышку гроба голыми руками. Он хотел закричать, закрыть руками лицо, но не смог… Словно его держала какая-то невидимая сила. Он лишь издал горлом какой-то хриплый, горловой звук. Потом заметил краем глаза, что от страшного зрелища оба его спутника превратились в застывшие тени.
Край солнечного луча осветил и вторую картину. Не так хорошо, как первую, но все-таки достаточно, чтобы обернуться к ней. Сделав над собой колоссальное усилие, он повернул голову и увидел икону. Самую настоящую икону с бесплотными ликами святых. С одним только исключением: лицо Бога на всех было стерто. Это были иконы, древние иконы, изображавшие святых – но каких святых? Атрибуты древней религии – но какой религии? Лица изображенных на них людей поражали черными провалами глаз. Словно эти лица жили особенной, страшной жизнью. Иногда это были отдельные лица, иногда – группы людей в древних длинных одеждах. Но во всех картинах не было того единственного, что отличает иконы в церкви от других изображений или рисунков. В них не было умиротворенности, света, смирения, внутренней чистоты. Вместо святости и спокойствия на этих лицах было изображено безумное исступление, чудовищная пляска подвластной дьяволу души, бешеный блеск нарисованных глаз, верней любых слов характеризующий одержимость. Каждая из картин была в простой деревянной раме из темного (или почерневшего) дерева, без всяких украшений. Он оглянулся. Лицо врача выражало неприкрытый ужас. Лицо москвича было более живым. Может, потому, что москвич не умел принимать вещи близко к сердцу, он не был так сильно испуган.
– Там что-то есть! – рука врача застыла в воздухе, и, обернувшись к ним, он словно пытался найти защиту, – на каждой картине что-то написано. Посмотрите, в правом нижнем углу!
Это было правдой. На картинах присутствовало кое-что еще, кроме страшных изображений. Внизу каждой картины были письмена, как и те, что они видели на воротах, на входе. Буквы располагались столбиком, но не ровно, а наползая одна на другую – как маленькие ядовитые змейки.
– Не нравится мне все это! – он и не заметил, что говорит вслух. Действительно, буквы были странными и оставляли неприятное впечатление, даря ощущение необъяснимой тревоги.
– Дверь! Там еще дверь – напротив картин!
Он решительно шагнул вперед, через несколько секунд был возле двери, и не удивился, узнав, что дверь заперта. Усмехнувшись (какой быстрый переход от страха к спокойствию), спросил вполголоса:
– Что теперь?
Москвича не так легко было смутить:
– Я рад тому, что хоть что-то в этом зале стало явным! Дверь заперта, и это факт. Никакой дьявольщины, никаких загадок…
– Дьявольщины? Ты веришь в дьявола?
– Верю, конечно. Ты разве нет?