И ей было стыдно. Потому что она, единственная, кто верил Финну, теперь отчаянно пыталась оправдать его мучителя просто потому, что ее к этому мучителю влекло. Какая же она дура! Какая же… Подумать, допустить одну лишь мысль, что Финн бредил, что все его слова — просто выдумки больного сознания, и почему? Потому что у приора такие красивые, выразительные и грустные глаза? Потому что у него такой обволакивающий, словно бархатный, голос и такие теплые руки… Это она-то, которая считала себя особенной, не такой, как все, способной поверить в невероятное, бережно относиться к чувствам пострадавших и готовой рассмотреть и обдумать даже самые необъяснимые истории, которые они могли рассказать. Потому что сама знала, каково это — когда не верят, когда все твои слова объясняют психотравмой, ложными воспоминаниями, чем угодно еще. И теперь…
Какой же позор — докатиться до такого!
“Так. Хватит плакать и терзаться, — сказала она себе, — Ты жива, это главное. Соберись. Продолжай расследование. В память о родителях. Ты должна. Должна”. Каждая минута на счету. Вдруг он все же… залез к Рене в штаны и теперь знает ее секрет? Не паниковать! Только не паниковать!
Она с трудом поднялась с пола и пошла на кухню. Надо поставить вариться кофе, потом достать из своей тайной аптечки обезболивающее. Вот так, шаг за шагом. Она выживет. Она справится. Она разоблачит эту дьявольскую секту. Узнает, как все это связано с сектой Палпатина. Докажет, что ее собственные воспоминания — не выдумка, не бред травмированной девочки. Есть только дело. Только ее миссия.
На столе Рей нашла записку. Прищурилась, пытаясь хоть как-то сфокусироваться... Боже, как же болит голова... Записка, написанная удивительно изящным почерком, гласила:
Рене, у тебя температура. Аспирин в ванной, в шкафчике над раковиной. Оставайся дома. Если поймаю на улице — пеняй на себя. К.Р.
Температура? Оставайся дома? Что, черт возьми, это значило?
Внезапно она вспомнила, как приор коснулся губами ее лба, словно проверял, нет ли у нее температуры. Как странно... Ей действительно было жарко. Оттого, как сильно, как отчаянно она его хотела, от выпитого... Так. Стоп. Не так много она и выпила. Всего несколько глотков. И она закусывала. Каким-то хлебом. Лепешкой, которую ей дал отец Армитаж!
Она сунула руку в карман, но там было пусто. Осталась только пыль на внутренних швах подкладки. Рей поднесла к носу пальцы и принюхалась. Этот странный травяной запах... Что-то наркотическое? Черт. Черт! Этого следовало ожидать! Как она могла так глупо попасться! Не догадаться, не заметить очевидного! Наверняка послушникам тут дают что-то, что делает их психику более восприимчивой к манипуляциям. Что заставляет их так реагировать на слова Хакса. Что дает им дополнительные силы и способность не замечать спартанских условий, в которых приходится жить и… не реагировать на долбанутого приора, который орет, истерит и просто так, из желания показать свою власть, отнимает еду. Так, стоп. Если послушников тут сразу подсаживают на какую-то наркоту, то почему тогда мессир так ревностно отнимал у нее эти лепешки? Робкий голосок надежды опять начал ей шептать, что Кайло Рен, может быть, не такой уж злодей... Или просто любит, чтобы жертва сопротивлялась по-настоящему, возразил циничный голос разума. Или чтобы сдалась по-настоящему. Так интереснее, не правда ли? Но, в любом случае, в записке он обращался к ней как к Рене. И не потащил в свой адский подвал. Значит, он пока ее не разоблачил? Или… Она похолодела. “Оставайся дома”. Что если это ловушка? Что если приор знает теперь, что послушник Рене — девушка, и хочет обсудить со Сноуком, что с ней делать? Или — что еще хуже — собирается как-то использовать ее в своей непонятной игре?
Нет, оставаться дома точно нельзя! Нужно действовать, нужно… Скорее, скорее, да! Рей лихорадочно заметалась — отчаяние, стыд, злость на себя за то, что так глупо попалась, что сама по своей неосмотрительности загубила только-только начавшееся расследование, к которому так долго готовилась, — все это хлынуло разом, а еще и адская головная боль…
Она заставила себя сделать несколько вдохов и выдохов. Нет. Так нельзя. Паникой и необдуманностью она окончательно все испортит. Нужно собраться с духом и спокойно и трезво решить, что делать.
Мощное обезболивающее сделало свое дело: боль стала утихать. Рей сварила себе кофе, чудом не упустив все на плиту, села за стол. Глоток. Еще один. Да… Так лучше. Так гораздо лучше.
Самое разумное, что можно сейчас сделать, — сбежать. Вместе с драгоценной уликой. Этого точно будет достаточно, чтобы инициировать полноценное расследование с привлечением полиции. Попытаться выбраться за ворота? Но если отдан приказ не выпускать Рене… Нет. Или спрятаться в подвале, дождаться ночи и перелезть через стену?
Но тогда… тогда она не узнает главного. Не узнает про чудовище из своих детских кошмаров. Не докажет сама себе, что она была права все эти годы. Что родители… Что они… Что в их смерти виноват он. Что она видела то, что видела. Что никто не отказывался от нее, не бросал ее просто так, что она не должна сомневаться в собственной нормальности и адекватности, что может верить себе, а не всем этим бесчисленным психологам и социальным работникам, которые все детство и юность внушали ей обратное. Которые, может быть, даже желали ей добра, хотели, чтобы она жила нормальной человеческой жизнью. Но беда была в том, что жить нормальной жизнью после всего, что с ней было, она не могла. И давно уже поняла — никогда не сможет, пока не узнает правду.
И вот, после стольких лет сомнений, она наконец напала на след. Да, фантастический, неправдоподобный, и все же — след. Она не может просто так все бросить! Не может надеяться на кого-то другого…
Нет. Надо как-то сделать так, чтобы улика не пропала, даже если саму Рей поймают. И найти этот “рай”. Потому что, если секта Сноука была наследницей секты Палпатина, следы этого должны быть именно в “раю”. Возможно, отца-основателя тут почитают в какой-то форме. Возможно, тут есть какие-то изображения, тексты… Что угодно. Надо это найти. Да, это рискованно. Очень. Но разве не было рискованным пытаться проникнуть в секту под видом мальчика? Да, может быть, она просто злится на себя и хочет доказать, что способна довести дело до конца. Может быть, у нее просто нет тормозов, как ей не раз говорили. Может быть…
Так или иначе, решение принято. Надо действовать по порядку.
Захватив пару кусочков сахара, она вышла на улицу под мерзкий моросящий дождь. Интересно, сколько сейчас времени? Наверняка уже близко к полудню... Только бы успеть!
Низко надвинув капюшон, Рей быстро пошла к конюшне. Если повезет, там никого не будет и никто не спросит, что она тут забыла. В том, что там не будет приора, она была уверена — и не ошиблась.
В конюшне было пусто. Силансьёз стояла на месте, в своем деннике — впрочем, Рей и не надеялась, что лошади тут не будет. Ей было все равно — она не позволит страху перед черной тварью себя остановить. Пусть эта… скотина сама ее боится!
— Отвали, зараза, — сказала она, решительно открывая дверь в денник. — Я тебя не боюсь. Будешь выпендриваться, получишь по морде. Поняла?
Черная тварь, не особенно впечатлившись, оскалила зубы и дернула головой.
— Ладно, держи, — Рей достала из кармана украденный у приора сахар. — Откусишь мне пальцы, точно получишь по морде.
Силансьёз неожиданно аккуратно взяла теплыми губами сахар с ладони.
— Вот молодец.
«Моя хорошая девочка...» — всплыло в голове. А вместе с этими словами — снова стыд и отвращение к себе и… тоска. Снова позорная, раздирающая душу тоска по тому, чему не суждено было сбыться. И подступивший к горлу комок.