— Держи еще кусок. И отвали, поняла? Я не буду с тобой тут сюсюкаться, как… сама знаешь кто.
Так. Надо обыскать стойло. Может быть, где-то тут приор прячет свое… творчество. Рей отогнала мысль о зарисовках обнаженных послушников с натуры… Нельзя упускать шанс добыть еще одну важную улику. Но где он может что-то прятать? В тайнике под полом? В стене? Или...
— Да отвали ты! — скормив черной твари последний кусок, Рей наконец подошла к кормушке. Мессир явно часто баловал свою лошадь разными вкусными смесями, но сейчас там было пусто, если не считать шелухи от ячменя. Она пошарила руками снизу, сзади... Ага! Между стеной и краем кормушки было засунуто что-то, завернутое в пакет!
С трудом подавив торжествующий вопль, Рей извлекла из плотного пакета блокнот. Маленький черный скетчбук. Ну что ж, посмотрим, что вы тут прячете, мессир… Прислонившись к стене, она принялась листать страницы. Да, рисунки. Боже. Рей зажала рот рукой, чтобы ее не стошнило. Черным угольным карандашом были нарисованы искореженные, извивающиеся тела, искаженные болью лица. Воткнутые в плоть гвозди, распоротые животы, содранная кожа, оторванные конечности…
Она в ужасе листала дальше. Навесной замок. Дверь. Черная, заштрихованная с таким нажимом, что уголь даже размазался по соседней странице. Гроб. Коленопреклоненная фигура в капюшоне, к которой тянется скрюченная рука. Кто-то в черном — лицо закрыто маской, видны только страшные глаза… Это… он? Он так рисует себя?.. О боже…
Она листнула еще, но дальше страницы были пустыми, а потом неожиданно начались… черные. Что за черт? Рей взглянула на обрез скетчбука — сразу она этого не заметила, но блокнот был разделен на две части: половина страниц белая, половина черная. Так… Значит, что-то может быть с другой стороны? Она перевернула блокнот. Да, тоже рисунки — белым пастельным карандашом на черной бумаге.
Черная тварь. Много черной твари. Детально, с любовью прорисованная грива, красивый и грустный лошадиный глаз под длинными ресницами. Дальше какая-то птица. Ворон? Лес. Пушистые одуванчики, как живые, покачиваются на ветру. Какой-то водоем, окруженный деревьями, словно плывущий в тумане. Она невольно засмотрелась — белые линии на черном завораживали, казались неземными, волшебными, будто это были видения из забытых снов. Еще страница и… Рей чуть не выронила блокнот. Рене! То есть она. В профиль, анфас… Шея и ключицы, плавная линия плеча, растушеванная по краям, словно исчезающая в дымке. А вот она смотрит снизу вверх из-под ресниц, ее губы приоткрыты так, словно… Это его фантазия или она действительно смотрела на него… так? На следующей странице снова — ее приоткрытые губы крупным планом, так чувственно, так красиво выписанные. Рисунок тоже был немного растушеван, видимо, пальцем — рядом остался смазанный отпечаток. Рей вздрогнула, невольно прижав руку ко рту. Ей вдруг стало жарко. Как будто… как будто она вдруг ощутила это наяву — прикосновение его пальца к своим губам… как он ведет им, медленно, чувственно, любуясь, так что она невольно приоткрывает рот навстречу…
Черт! Она с ужасом одернула себя, ощущая ужасающий жгучий стыд. Как вообще, что она… Черт! Захлопнув блокнот, Рей убрала его в пакет и быстро засунула обратно за кормушку. Здесь пусто. Ничего нет. Можно было и не заходить, только время потеряла… Потому что хотела его понять. Хотела узнать, что он скрывает. Сказала себе, что это для дела. Но в итоге — пшик. Что ей дали эти ожившие на бумаге садистские фантазии? Лишнее подтверждение, что у него не все в порядке с головой?
И опять, опять все не складывалось в целостную картинку! Рисунки на черном были совсем другими. А ее портреты… чувственными. Красивыми. Светлыми. Если бы не белая часть блокнота, она… Она бы поверила, что…
Но почему он это скрывает? Почему? Черт, нет. Она не будет тут стоять и снова и снова думать о нем, пытаться найти ему оправдания и объяснения, хватит.
Рей решительно шагнула из денника и задвинула щеколду на двери. Прежде чем выйти из конюшни, она осторожно выглянула наружу — и не зря. Рядом стояли и о чем-то говорили два монаха. Один придерживал тачку, доверху нагруженную брикетами сена: видимо, собирался развозить лошадям.
Лучше было не показываться кому-то на глаза лишний раз: Рей не знала, не отдал ли приор приказ задержать Рене, если кто-то увидит его на территории. Она отодвинулась за выступ стены, пережидая.
— …лучше, брат, не обсуждать решения верховного лидера, — сказал один, явно продолжая какую-то мысль. — Он мудр, он знает, как лучше.
— Да… Ты прав, конечно же… Я и не собирался… — второй перешел на шепот, и Рей пришлось придвинуться к двери вплотную. — Я видел… Их увели вечера. Я… не думал, что Тидо выберут. Он же… спит вечно, злословит, спорил с отцом Армитажем…
— Ты хотел, чтоб выбрали тебя?
— Н-н-нет я… — в голосе монаха звучал ужас. — Нет, конечно. Я не готов. Не достоин. Я просто не понимаю… Кого…
— Оставь это верховному лидеру, брат. Только он знает, кто готов к подвижничеству, а кто нет… Ладно, пойду, еще столько дел…
— Ну, бог в помощь!
Рей отступила дальше, нырнула за дверь пустого денника. Монах, громыхая тачкой, прошел мимо нее. Предвкушающие обед лошади волновались — высовывали головы и громко ржали, а Силансьез вообще возмущенно стучала копытом в дверь своего стойла.
— Да иду я, иду!.. — ворчал монах, снимая пластиковые стяжки с брикетов сена. — И тебе, как всегда, больше всех надо…
Кидая по очереди брикеты лошадям через двери денников, он прошел вперед. Рей, еще раз оглянувшись и убедившись, что больше никого нет, выскользнула из конюшни.
Выдохнула. Теперь к Митаке.
Ждать пришлось долго. На кухне постоянно толпился народ. Рей, спрятавшаяся под столом в подсобке, не находила себе места. Что если приор вернется? Что если… Но делать было нечего. “Значит, — сказала она сама себе, — используем это время с пользой”. Нужно еще раз все обдумать.
Итак, Митаку иногда «вызывают в ад», где он работает на «дьявола» — то есть, судя по всему, его заставляют загружать тела в печь. Видимо, он не один такой, но на остальных действует наркота, которой тут всех подкармливают. А на него почему-то нет? Поэтому он что-то помнит? Ну, организмы у всех разные. К тому же он пьет… И много.
Он сказал про полнолуние, что это страшная ночь. Значит, эта работа в «аду» связана с лунным циклом? Почему? Рей отогнала некстати возникший образ приора, превращающегося в волка и воющего на луну.
Или это просто личные ассоциации брата Дофельда? И имеет ли ко всему этому отношение странное подвижничество, которого там боялся брат-конюх? И тот странный монах, перепачканный в земле?
Так или иначе, она знает, где “ад”. А вот где “рай”?
Ад… Рай… Мысли снова и снова возвращались к черно-белому блокноту приора. Белый ад… Черный рай? Или, скорее, ад — это тьма среди света, а рай — свет среди тьмы? Что-то она пропустила. Что-то, что лежало на поверхности. Как будто чего-то не хватало, чего-то…
Ад, о котором говорил Финн, о котором говорил Митака. Шприцы, трубки, провода… Ну конечно! Ад в блокноте приора был как будто… ненастоящим! Не нарисованным с натуры… Эти садистские картинки… Ее вдруг осенило. Она их видела! То есть не их, а похожие рисунки. Одна и та же тема, повторение одного и того же… Много раз. Классические адские муки, таких изображений полно в любой церкви, в любом музее! Да, экспрессивная манера приора сделала их пугающе реальными, но это было оно — ад, преисподняя, мучения падших душ. Не хватало только таких же классических чертей с вилами, крюками и котлами для грешников...
Так, хорошо, и что? Он рисовал не реальный местный ад, а образ ада? И что это значит? Как это объяснить? Адские муки… Фигура в капюшоне и тянущаяся к ней скрюченная рука. Он… рисовал себя? Свой собственный ад? Мучения, через которые он почему-то проходил добровольно?
О, это была опасная мысль. Снова попытки его понять, найти объяснения его поведению… “Если ты расслабишься, — напомнила себе Рей, — это может стоить тебе жизни.”
— Рене? — вдруг раздалось рядом, и она дернулась, больно ударившись головой об стол. — Что ты тут делаешь?