— Вот так. — Сказал Кулин, выпуская мертвое тело. — Вот так…
Тело Крапчатого упало навзничь, Николай вздохнул и, не глядя на моментально протрезвевших шестерок, вышел в проход между шконками.
— Стоять! Руки вверх! Бросить оружие! — В проходе уже стояли незнакомые бесконвойнику сержанты-срочники и кум. В руках краснопогонников находились автоматы, и все они были нацелены на Кулина.
3. Хляби земные
Николай не знал, что Лакшин следовал за ним буквально по пятам. Едва Куль открыл тайную дверь в восьмом отряде, об этом уже побежали докладывать Игнату Федоровичу. Тот, вместе с несколькими солдатами внешней охраны, пресек оргию на четвертом этаже ровно через пять минут после ухода оттуда Кулина. А свое последнее местопребывание зек открыл сам, ранив Колесо, который с дикими воплями принялся носиться по всему корпусу, собирая блатных на месть, вместо того, чтобы бежать к Поскребышеву.
Бесконвойнику очень повезло, что первыми на место примчался кум с солдатами, а не «черная масть». Иначе, от арестанта мало бы что осталось.
Потом, через полтора часа, Николай, опустошенный и апатичный, сидел, закованный в наручники, напротив Лакшина и, почти не мигая, смотрел на чуть выступающую из пола шляпку гвоздя.
— Ты хоть понимаешь, что натворил? — Спрашивал кум.
— Понимаю. — Тихо отвечал Кулин, но оперативник, словно не слыша этого слова, продолжал говорить на ту же тему:
— Ты убил авторитета! Понимаешь? Мне-то от этого, может и лучше будет. А о себе ты подумал? Нет, ты скажи, ты подумал о себе?
— Да.
— Ни хрена ты не думал. На тебя уже открыт охотничий сезон! Любой, кто тебя завалит, будет не просто убийцей, а защитником воровских идеалов, чтоб им пусто было! Блатные они же… — Игнат Федорович сперва отмёл первую пришедшую на ум ассоциацию, подумав, что она будет непонятна зеку, но следующие оказались еще хуже, — как гидра! Одну голову отрубишь — две вырастет!
Ты не уничтожил Крапчатого. Ты создал миф! И его тебе уже сломать не под силу! А мне с ним жить и работать! Миф о добром дедушке-царе, воре в законе — Крапчатом, который водил мужиков на блядки, а какой-то козел, которому это не понравилось, взял его, и замочил!
После этих слов Николай впервые поднял голову и посмотрел на оперативника.
— Чего смотришь? Не понимаешь, как так все переиначили? А ведь это зеки. Мог бы уж понять, не первый день сидишь! И не думай, что я тебе тут, как вы выражаетесь, порожняки гоню. Эта легенда у меня уже в протоколе зафиксирована. Я, знаешь ли, по долгу службы обязан следить за устным творчеством. И, сам подумай, что мне теперь с тобой делать? Ладно, я тебя понимаю. Ты не хочешь ничего говорить, за тебя это уже сделали. Болтунов много. Ты мстил за семейника. Да. Хорошо. То есть ничего хорошего. Ты же пошел не против какого-то там Крапчатого-Губчатого, ты пошел против системы. А она этого не прощает. Сомнет и сожрёт! Ты готов к смерти?
Кум задавал этот риторический вопрос, собираясь после него выдать несколько фраз об уникальности человеческой жизни, но дважды арестант опередил майора, коротко и громко сказав:
— Да. Готов.
На мгновение Игнат Федорович запнулся.
— Нет. Ты обманываешь самого себя. Смерть можно лишь встретить достойно. Готовым к ней быть нельзя.
— Это метафизика. — Глухо ответил Куль.
— Да, — Вздохнул Лакшин, — Ты прав. Меня занесло. Но что мне с тобой делать? Я же тебя никуда не смогу спрятать! Те же блатные прикажут Луневу, и он собственноручно тебе кишки выпустит.
— Почему вы хотите меня спасти?
Этот вопрос застал оперативника врасплох. Только сейчас он понял, что испытывает странную, необъяснимую симпатию к этому, по всем законодательным меркам, убийце.
Майор сразу же представил себе некую вымышленную ситуацию, в которой на месте Кулина был кто-то другой. Нет, тогда он, кум, не стал бы точить с ним лясы, а просто отправил бы в ШИЗО, намекнув прапорам, что все телесные повреждения будут списаны на падение с лестницы.
— Не знаю. — По мнению Лакшина это был лучший ответ.
— Тогда… Просто отпустите меня.
— Куда? На волю? Но это нелепо! Ты совершил преступление и должен за него ответить. Да и на воле, ты думаешь, тебя не найдут?
— Не пойму… Вы за кого?
— Хочешь честно? Только за себя. Ну, и за тех, кто мне нравится. А теперь для протокола. Ты признаешь себя виновным в том, что после неспровоцированного тобой нападения потерпевшего, осужденного Михайлова, ты, в порядке самозащиты отнял у него нож, и, в процессе продолжавшейся борьбы, случайно полоснул потерпевшего по горлу?