– Оставь, оставь, – сказал Моисей одному из чоновцев, который полез отгонять Иллариона от мертвых тел. – Не видишь, у человека горе. А ты – гнать.
Некоторые чоновцы засмеялись, посчитав сказанное шуткой, но архимандрита больше не трогали.
Между тем, Илларион дополз до мертвых и начал крестить и целовать их, закрывая им глаза и сметая с их лиц мокрый снег. Похоже, он что-то шептал им в уши, наверное, что-то очень важное, без чего невозможно было обойтись, а ветер шевелил их волосы, так что издали казалось, что они отвечают ему.
Так прошло четверть часа.
– Ну, будет, – сказал, наконец, Моисей, подходя и одним рывком поднимая Иллариона на ноги.
И еще раз приподнял и поставил его, словно воткнул его в снежный наст, чтобы тот не упал.
– Коль беспокоишься насчет погребения, то оставь, пустое, будет тебе погребение. Сейчас своих поставлю копать, вмиг зароют, – Моисей стряхнул с плеч и головы Иллариона налипший снег.
Потом он немного помедлил и сказал:
– И вот тебе мое благословение, старик. Случись так, что вы несли бы на своих плечах груз ответственности, может, все и повернулось бы совсем не так, как оно повернулось теперь. Ты бы ходил тогда вокруг крестным ходом, а я бы до сих пор учил бы детишек в начальной школе, и все были бы довольны. Но коль вы от ответственности отказались, то и Бог ваш по этой причине отказался от вас и захотел, чтобы вы сами выбирались из каши, которую вы же и заварили… Теперь-то ты знаешь, кто мы такие, отче…– голос его стал вдруг громче и решительней. – Мы те, кому выпало рушить и уничтожать ради будущей радости, без которой нет в жизни никакого смысла… Мы Божьи псы, которым дан на откуп этот гнилой мир, за чью судьбу мы несем ответственность, всегда готовые остановить всякого, кто встанет нам поперек пути.
Он закашлялся и, наклонившись, зачерпнул и съел немного снега. Потом добавил:
– А теперь иди и радуйся, отче, веселись тому, что Небеса дают тебе еще одну возможность взять ответственность, если и не за весь мир, то хотя бы за твою собственную жизнь.
Затем он опять легонько подтолкнул Иллариона, который сделал, наконец, два первых шага в сторону монастырских ворот и сразу был засыпан падающим снегом, который то метался, забираясь под одежду, а то вдруг становился послушным и снова кружил вокруг идущего Иллариона, словно верная собака.
– Померзнет старик-то, – сказал один чоновец, глядя как мутнеет постепенно удаляющаяся к воротам фигура Иллариона. – Палец кладу, что замерзнет.
– Так и черт с ним, – отозвался другой. – Он тебе что, кум?
Как удалось отцу Иллариону пройти пять километров до человеческого жилья – этого мы не знаем. Известно только, что, едва живого, его случайно нашли при въезде в уездный городок Р*, почти засыпанного снегом, с отмороженными ногами и бредящего про какое-то бессмертие, которого он не просил и от которого теперь решительно отказывался, требуя заверить свой отказ на гербовой бумаге подписью нотариуса.
Был, впрочем, и еще один источник нашей истории.
Я имею в виду местную легенду, сохранившуюся благодаря спасшемуся послушнику Феодору, который до конца своих дней считал ее правдой. Эта легенда рассказывала о том, что стоило отцу Иллариону выйти в монастырский двор, как сразу стихла метель и солнце вдруг вышло из-за снежных туч, чтобы ненадолго залить монастырь бьющим отовсюду ослепительным светом.
И Голос, который раздался из этого ослепительного света, сказал:
– Зачем ты хочешь обмануть самого себя, Илларион? Зачем бежишь, как Иов, прячущийся среди скал? Разве этому учил Я тебя, повиснув на кресте? И разве нужны мне все эти оправдания, словно уже пришло твое время, и ты спешишь поскорее отчитаться передо мной?.. Или, может, ты забыл, что Я создал вас свободными, словно ветер, и дал способность отличать Божественное от человеческого, доброе от злого, истинное от ложного… Случись такое, и тебе было бы лучше не родиться на свет, а, родившись, поскорее укрыться в преисподней, где все валят друг на друга, позабыв, что такое ответственность…
И сказав так, Голос рассмеялся и умолк.
И было затем явление, от которого стыла спина и перехватывало дыхание.
Шевелились, стонали и поднимались, словно после долгого сна, убиенные монахи и, не успев понять, что происходит, на глазах обрастали перьями, били крыльями и с птичьим криком кружили над монастырем, словно прощались и с ним, и с Илларионом, и с прежней жизнью.
И Голос, который был совсем рядом, вновь сказал:
– Слушай, что я тебе скажу, Илларион… Доколе не спадет с тебя человеческая плоть, будешь ты жить вместе с людьми, невидимый, одинокий, занятый только тем, чтобы ответить на человеческие сомнения и донести до других голос Истины.